Есть только острова. Евгений Морозов

людей, в которых смешались

      скуластые степи, большеглазые реки,

      первобытные небеса, уютные логова —

      смотрят по-взрослому, норовят постареть.

      В этот момент уж доезжаешь —

      что нет никакой новизны-эпохи,

      не ждущих минут, отточенных планов,

      проверок на резвость, перебоев в пути…

      Просто два острова в океане,

      со взорванными корнями, дрожат на плаву:

      с одного из них – ты, норовящий в воду,

      на другом – тот, кто ближе и любит тебя.

      Когда они сталкиваются, вы меняетесь

      параллельными сушами, вы гостите

      друг у друга, перепрыгивая

      с острова на остров, из мира в мир.

      Но едва растревожится непогода,

      и безумные всплески разинут бездну —

      каждый из вас остаётся порознь

      на привычной суше, на своём куске…

      В венозном воздухе рождаются звёзды,

      что-то говорят, что-то происходит,

      хоть, по сути, мало, что есть на свете,

      кроме памяти, происходящей в вас…

      Земля, которой вы обречены,

      не доставшееся небо, дикие хлопоты,

      обустройство песка, камней и воздуха

      никогда не смогут сравниться с тем,

      что её голова – на твоей груди,

      и ты просто гладишь распущенные волосы,

      и шепчешь о том, что, как бы то ни было,

      вы вечно будете, переживёте…

      Я подвесился так, что поймать не могли…

      Я подвесился так, что поймать не могли,

      и болтался в ночи, не касаясь земли,

      прощевая: «пока, мол, привет ли»,

      делал вжики и мёртвые петли.

      За луною, за тою её стороной,

      я блевал кровозвёздами в бездне честно́й,

      прямотолками, и каждочасно

      было ссыкотно, поздно и классно.

      Крахолёт мой, постывшая гордость моя,

      вот бы отдыха-смеха да нюха-житья,

      пусть, и где этот звон, если глухо,

      не прошарить хозяину нюха.

      За дыханье, вобравшее лиственный лес,

      и за небо, в котором что Бог, то он без

      мозгового отцовства, но просто —

      сын беды, обитаемый остов,

      я держусь по натянутой нити дождя

      за покатую землю, по небу идя,

      я всё помню всей мыслью простою,

      что живу и как смерти не стою.

      Я подвесился так, но спустился звеня

      прямо в дождь за окном, разбудивший меня,

      прямо в явь, где так сонно и снова

      я б не сбылся, не сделал такого…

      Уж черешня ты, жизнь моя, не отвали,

      хороша ли, плоха, а что ничто – без земли,

      и когда её сдавишь в ладони —

      самый сок, самый свет в телефоне.

      Ты звонись, ты зови мне почаще давай,

      ты ночуй в голове мне, ты в сердце дневай

      грустно – весело, призрачно – здешне,

      ты живи просто, если черешня…

      Пьяный, бредущий ночною зимой…

      Пьяный,