Глиняные пчелы. Юлия Яковлева

прохожие танцуют. Подскакивают, притоптывают, скользят, семенят. Причём не взад и вперёд, а вокруг. Кружилось всё: дома, столбы, деревья, а автомобили и телеги были похожи на фигуры карусели.

      – Да, – восторженно согласился он, – ведь химия – это…

      Вдруг Рора остановилась как вкопанная.

      За забором стоял разбитый бомбой дом. Сквозь пустые окна голубело небо. На заборе были наклеены бумажные прямоугольники афиш. И вот они были окнами настоящими. За ними бурлила жизнь: поющая, цветная, целлулоидная. Платья женщин были пышными, усики мужчин – чёрными и тонкими. Только в одном косо летели самолёты, наши, советские. Сеансы были утренние, дневные и вечерние.

      – Представляешь, Рора. На точно таких У-2 летала наша соседка Людочка. Самая настоящая! И совсем не в кино. У неё даже орден есть.

      А руки нет, чуть не добавил. Но осёкся.

      Рора задумчиво разглядывала афиши. Шурка испугался: сейчас она скажет «пойдём в кино?» – а денег нет. А я знаю дырку в заборе, тут же сообразил. И тут же испугался опять: лезть в дырку? С девочкой?!

      – Как ты считаешь, Шурка… – задумчиво начала она.

      «Я займу, – твёрдо решил он. – У Ивана Валентиновича. Он джентльмен. Никому не расскажет. Нет, у Людочки, она поймёт без объяснений».

      – …кто красивее: Марика Рёкк, Милица Корьюс, Валентина Серова…

      Шурка честно уставился в бумажные окна. Женщины там все были белокурые, все белозубые, все кудрявые. Совершенно одинаковые! Мысли его заметались. Так, соображал он. Ответ надо было дать умный. Глубокий. Серьёзный. Чтобы не упасть в глазах Роры. И при этом остроумный, чтобы не решила, что он в неё вцепился. Он же не вцепился! Так, так, так.

      – …или Людмила Глазова?

      Он собрал все свои умственные силы. Марика Рёкк вообще-то немка. Милица Корьюс – американка, а они наши союзники, верно? Конечно, Серова лучше. Потому что наша. А Глазова тем более – потому что фильм про героических лётчиков. Как вдруг иная мысль ворвалась. Ослепила, осветила. Показала в вопросе второе дно. Каким-то чутьём Шурка понял, что Рора спрашивала вовсе не об этом. И это же чутьё подсказало ответ. Глупый, невозможный. Но именно тот, который нужен. Шурка не успел его обдумать хорошенько, как уже сказал:

      – Самая красивая – это ты, Рора.

      И умер на месте. Точнее, не успел. Рора медленно повернула голову. Брови приподнялись, губы приоткрылись. Сомкнулись. Она вздохнула и ответила только:

      – Какие вы все, мальчишки, дураки. Ужас. Я же не об этом!

      Но на её лице, тихо просиявшем, Шурка увидел, что ответ – правильный. Губы его сами расплылись:

      – Тогда Милица Корьюс.

      – Ладно, – Рора махнула рукой. – Тебе туда, а мне туда. Пока.

      Школа для девочек была на канале Грибоедова.

      – После уроков увидимся! – крикнул Шурка.

      Спина удалялась. Даже под джемпером видны были острые лопатки.

      Родители Роры умерли в блокаду. Умерли бабушка, дедушка, дяди, тети и две младшие сестры. А Рора осталась.

      – Рора!

      Она обернулась. Шурка подошёл.

      – Забыл