Кормить птиц. Евгений Морозов

в долгом тумане

      Память, как бы ни был сон твой крепок,

      смотришь в лица – мучает вопрос,

      что уже встречал подобный слепок

      глиняного смеха и волос.

      По глазам читая личный эпос,

      под прицелом встречного неся

      хрупкую мелодию и ребус

      глобуса, а проще, всё и вся,

      видишь океан живых событий

      и времён, какими осенён,

      ты, идущий в бездну по орбите

      страхов и мерцающих имён,

      забываешь гаснущие луны

      лиц и солнце ядерной войны:

      отчего стары они и юны,

      отчего красивы и страшны —

      не пытайся вспомнить. Ты бессилен

      против человеческих наук,

      где само наличие извилин —

      это сумасшествие, мой друг.

      Пора одряхлевшей коры

      В осеннюю эру, когда, утешаясь утратой

      находчивой жизни, следишь – облетает листва

      с тебя словно с дуба, и нимбом мерцает крылатый

      в загоне туннеля, планеты касаясь едва,

      тогда понимаешь, что некуда больше и нечем

      и незачем биться, и что во спасенье мудрей

      не мучиться адом, который тебе обеспечен

      в родном лукоморье, у выхода райских дверей,

      а просто смотреть, как по небу плывут белым фронтом

      из сахарной ваты и чувствовать дикость травы,

      и слышать детей, вырастающих за горизонтом

      навстречу пути твоему и на смену, увы.

      В минутных потоках, чей выбор хронически труден,

      впадающих в годы, по долгой земле – всё скорей

      проходят металлы, деревья, сомнения, люди,

      как мутная пена по зеркалу страшных морей.

      Что станет заменой печальному пшику кого-то

      от прошлого счастья, с которым он совесть терял,

      когда, тишиною и смертью разъятый на ноты,

      он всё-таки длится и ценится как матерьял.

      Священная горечь погаснувших воспоминаний

      невидимым смехом и плачем вольётся сполна

      в суставы попыток, в рассвет закипающей рани,

      в молекулы звука и призраков детского сна.

      А впрочем, стихия судьбы иногда прихотлива,

      капризна, как будто на быстром огне молоко:

      в сезон отправленья, когда устаёшь ждать прилива,

      не думай о вечном и радуйся, что далеко.

      При помощи глотки и нищей гармони…

      При помощи глотки и нищей гармони

      средь свадебных дел и непрух

      мужик-музыкант и бедняга в законе

      ласкает общественный слух.

      В горошек рубашка, меха нараспашку,

      беззубо расклеенный рот,

      и прямо к подножью в побитую чашку

      прохожий ему подаёт.

      И нет ничего в нём такого, как вроде,

      поющем на тему одну,

      но этим же самым в снующем народе

      задевшем