Абхазский ноктюрн, или Приключения Хасана и Гоги. Василий Вялый

Софико. – Будиш хадить Стамбул, как лохматый баран. – Кто баран? – я нагнулся за табуреткой. – Ты у миня сичас нэ Турций, а мэдпункт паедиш. – Нэ надо мэдпункт ехать, я здэс, – в окно заглянул дядя Георгий. – Хасан, ставь табуретка место, пойдём разгавор гаварить будим.

      Мы вышли на улицу. – Сабака, а нэ Софико! – я потянулся за сигаретой. – Тибэ нэ надо курить, дарагой, – фельдшер взял меня под руку. – Давай пройдёмся. – Это ещё пачиму нильзя курить? – возмутился я. – Хасан, давай по-мужски… Панимаиш, у тибэ очень плахой кровь, и ты сирьёзно болен, – дядя Георгий заглянул мне в глаза. – Завтра с утра повизём тибэ в город, в балшой больница. – Ты чито, дарагой?! Я завтра с Софико курорт Турций еду, какой больница? – однако я смял сигарету и швырнул ее в канаву. – Скажы, ты шутиль? – Нэт, Хасан, нэ шутиль, – дядя Георгий опустил глаза. – Тибэ надо срочно больница. Срочно! – зачем-то повторил он.

      Я медленно брёл домой. «Вот как бывает: оказывается, вершина на самом деле является концом. Тяжелая, скорее всего, неизлечимая болезнь… Молодость прошла, теперь проходит жизнь. Вернее, она пока продолжается, но, похоже, судьба уже закончилась. Выходит, наше человеческое «я» нам только чудится. По сути, мы биологический процесс, а не какая-то там ментальная реальность. Мимо, щебеча ангельскими голосами, пробежали дети. Счастья и здоровья вам, милые… Зазывая подруг под своё крыло, жизнеутверждающе прокукарекал петух. Лучи заходящего солнца золотили черепичную крышу бабушки Мананы. «Интересно, она сейчас чачу варит»? У меня на глаза навернулись слёзы.

      – И где тибэ носило, ишачий сын?! – навстречу, гневно потрясая кулаками, двигалась Софико. – Опять с Гоги чача жрали и по девкам шлялись? Я ничего не ответил и, приблизившись к любимой, крепко ее обнял.

      В мрачно сереющее окно неотрывно глядела темнота. До утра оставалось всё то же количество невыносимых часов – время тяжело застыло в звенящем пространстве комнаты. Я ворочался с боку на бок. «Миру нет дела до наших бед – болезнь, видимо, окажется скоротечной, как дыхание на зеркале. И конец… Всю жизнь я дул в подзорную трубу и удивлялся, что нет музыки. А потом внимательно глядел в тромбон и матерился, что ни черта не видно. Эх, заново бы всё начать»… Ладонями я до боли сжимал виски. Вдруг кто-то постучал в окно. – Кто там? – вздрогнул я. – Это я, дядя Георгий. Хасан, извени: я нимношка путаль твой кровь и пасматрель анализ ишака дяди Автандила. Ишак его сильна бальной, а ты савсэм здаров. Я потянулся за табуреткой, но фельдшер благоразумно ретировался за калитку. – Ты здаров, Хасан! – кричал дядя Георгий, удаляясь в глубину улицы. – Совершенно здоров! – его голос бравурным эхом разносился по просыпающемуся аулу. Я зевнул. Рядом мирно похрапывала Софико. «Вот кобылья дочь… – нахмурился я. – Молодая была – не храпела». Послышался приближающийся детский гомон. «Опять эти ублюдки в школу идут»… Я потянулся за сигаретой. Щелкнул зажигалкой и выглянул