Птица огня. Кирилл Баранов

по всему городу, избили чиновников, раздели догола казенного лоцмана.

      Вскоре всей гурьбой влились обратно на корабль и, вопя, улюлюкая и сквернословя на всю округу, – отчалили. По пути успели задеть бортом соседнюю каракку.

      Оказавшись на палубе, Ашаяти вспомнила недавний сплав по реке, вспомнила то кошмарное чувство, когда земля уходит из-под ног. В панике она вцепилась в грот-мачту когтями, замерла, закрыла глаза и перестала дышать. Оторвать эту кровавую хватку оказалось так же сложно, как руками отгибать и вытаскивать вбитые намертво гвозди. Сардан оттащил Ашаяти на ют, пока сорвавшиеся с цепи шварзяки опустошали каюты.

      Вскоре выяснилось, что развернуть паруса не получится, пока на грота-рее болтается, запутавшись в снастях, подвешенный за ноги капитан, в рот которому затолкали его же собственную бороду. Капитана приказано было снять, но к вечеру, после очередной перебранки, его водрузили обратно, на этот раз вместе с раскрытыми парусами. К утру сняли опять, поругались и вернули, и так несколько раз.

      Спустя минут пятнадцать после выхода корабля в море, шварзяки, оттеснив по углам оставшихся матросов, отыскали в трюмах кувшины гараги, шнапса и крепчайшего рома, и началась безудержная, варварская свалка. Из трюмов повытаскивали пижонские костюмы для богатой молодежи севера, и тотчас, побросав за борт собственные мундиры, серые волки вырядились аристократами. В глаза налепили пенсне, а потом отыскали трубки, папиросы, табак, закурили так, что от пошедшего дыма копотью покрылись паруса. Один свински пьяный – с пенковой трубкой в зубах и кувшинами шнапса в липких лапах – рухнул на тюки и подпалил груз. Тушили всей ватагой. Но пока двое разливали драгоценную пресную воду – трое брызгали сверху ромом, отчего пожар чудом не перекинулся на весь корабль. Утихомирить пламя удалось лишь после того, как выбросили, с воплями и плясками, часть груза за борт.

      Покончив с этим, пьяная гурьба побежала спаивать матросов. Те, злые и перепуганные, отказали в сердцах, за что были побиты, раздеты и споены силой. После чего одна орда бросилась в первобытный пляс, разломав половину палубных досок, другая продолжила обыскивать корабль, а остальные бесчувственно валялись то тут, то там. К вечеру недосчитались двоих – пьяные вывались за борт, когда корабль наклонило волной.

      Ашаяти, мертвецки бледная, измученная морской болезнью и едва живая в целом, сидела у гакаборта. Рядом пристроился Сардан, одной рукой поглаживал девушку по спине, а пальцами другой, искалеченной, потирал маленький понг-донг – барабанчик размером с чашку. Его легкий шелест должен был отгонять рвоту, но получалось пока не очень. Вскоре подошли трое – все голые и в шляпах, волосатые, грязные, пьяные, болтающие туда-сюда своими здоровенными волчьими достоинствами. Центральный, предводитель отряда, выступил вперед и приблизился к Ашаяти на расстояние вытянутой руки, вывесив свой вялый орган перед самым ее носом.

      – Леди, к вам три добрых жмантальона, – сказал он, – соблаговолите