Последний вечер в Лондоне. Карен Уайт

ее. Только обещай мне, что ничего не повредишь. – Она закрыла глаза и прижала руку к груди. – Пообещай мне это. Показ на следующей неделе, и у меня не будет времени перешивать или отчищать пятна.

      – Обещаю вам, я буду крайне аккуратна.

      Подняв глаза, чтобы мистер Данек мог нанести ей черную тушь на верхние ресницы, Ева сказала:

      – Не знаю, как вас обоих отблагодарить. Жаль, что вы не разрешаете мне оплатить вашу помощь.

      – Пустяки, – ответила миссис Уильямс, махнув рукой. – Мне в любом случае сидеть тут до полуночи и шить для показа. А так я немного отвлеклась. И я очень признательна за пирог с мясом и почками на ужин. Очень мило с твоей стороны.

      – Присоединяюсь, – произнес мистер Данек со скромной улыбкой.

      Ева улыбнулась ему в ответ, но в глаза не посмотрела. Она призналась ему, что не хочет, чтобы Грэм увидел, где она живет; чтобы он нюхал по пути к ней горелый жир и остальные ароматы, исходящие от ее соседей. Скоро они с Прешес подберут более респектабельную квартиру с адресом, который не стыдно называть водителю такси. Или Грэму.

      Когда мистер Данек закончил, Ева откинулась на спинке стула.

      – Теперь можно смотреть?

      После его кивка Ева развернулась на табурете и посмотрела на свое отражение в зеркале. Казалось, она смотрит в будущее, на женщину, которой хотела стать, – изящную и красивую. Обеспеченную. Леди. Пытаясь обнаружить в отражении дочь прачки, она подалась вперед, удивленная той нитью печали, что обвилась и сжималась вокруг ее радости. На одно короткое мгновение ей внезапно захотелось, чтобы здесь оказалась ее мать и увидела ее. Разделила с ней ее счастье.

      – У тебя прелестная прическа, – произнесла швея из-за спины девушки.

      – Благодарю вас, миссис Уильямс. Я сама ее сделала. – Ева коснулась нежных кудряшек, обрамлявших ее лицо и собранных на затылке в тугой пучок. Она обучилась этому стилю, штудируя журналы мод и изучая прически актрис в кинофильмах. Не из одного газетного киоска ее выгнали за то, что она читала журналы, а не покупала их. Но ей ведь были нужны деньги на позолоченные босоножки с высокими каблуками и ремешками, которые она увидела в «Селфриджиз» и в которые моментально влюбилась.

      – Ну, смотрится она так, словно ты ходила в один из модных салонов красоты. Ну теперь-то, – проговорила пожилая женщина, расплываясь в улыбке, – ты готова надеть платье? Я перекроила его, так что должно сидеть как влитое.

      Шелк персикового цвета, нежный и струящийся, скользнул по плечам девушки.

      – Оно… – Ева остановилась, не в силах выразить, что испытывает чувство, словно воплотилась ее мечта. Всколыхнулось воспоминание о матери: та стояла, склонившись над стиральной доской, ее когда-то прекрасные волосы стали блеклыми и безжизненными. Ева рассказывала ей о только что увиденном кинофильме – «Оклеветанная» с Мирной Лой – и о прекрасной девушке из богатой семьи, носившей красивые наряды. Но мать прервала ее на середине фразы.

      – Выше головы не прыгнешь. Тебе бы лучше это запомнить.

      И Ева помнила. Но только для того, чтобы