Голубь над Понтом (сборник). Антонин Ладинский

с евнухом дальше.

      – Как тебя зовут? – спросил он, справляясь с восковой табличкой.

      – Ираклий Метафраст.

      Скрипучим голоском он тоже стал наставлять меня по поводу троекратных земных поклонов.

      – Идем!

      Мы пошли.

      В конце перехода была низенькая серебряная дверь.

      – Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа… – постучал евнух.

      Служитель отворил дверь. Едва сдерживая сердцебиение, я переступил порог, и глазам моим представилось обширное помещение с узкими окнами в непомерно толстых стенках. Перед глазами плыл туман, но евнух подталкивал меня, и я увидел, что на пурпурной скамье сидят сыновья покойного базилевса Василий и Константин, в легких домашних одеждах и в обшитых жемчугом шапочках: один юноша, с мрачно насупленными бровями, другой совсем еще мальчик, с любопытством уставившийся на меня голубыми глазами. Около них стоял тучный человек, тоже евнух, с лицом, лишенным растительности, и заплывшими маленькими глазками рассматривал меня, не говоря ни слова. Потом я узнал, что это был Василий, великий паракимомен.

      Помня о наставлениях провожающих, я упал троекратно ниц.

      – Приблизься, – услышал я голос паракимомена.

      Я подошел.

      – Отныне ты будешь служить здесь, – опять сказал евнух, – но, смотри, чтобы не было на тебя нареканий. Или попробуешь плетей!

      Я стоял, не смея поднять глаз. Сюда я вошел, как в храм, а мне говорят о плетях! Но все-таки я успел рассмотреть, что братья очень походят друг на друга, оба светловолосые, голубоглазые. Василий угрюмо смотрел на меня, Константин показывал в детской улыбке белые зубы.

      Потом старший спросил:

      – Хороший ли у тебя почерк? Можешь ли ты писать с достаточной быстротой?

      Я пролепетал пересохшими губами, что пишу достаточно быстро.

      – Возьми тростник, мы проверим.

      В помещении стоял стол, накрытый зеленой материей. На нем находились письменные принадлежности – золотая чернильница, тростник, прекрасно отполированный пемзой пергамент, красный воск для печатей. Тут же лежала раскрытая на титульном листе книга. Скосив глаза, я прочел заглавие. Это был трактат Вегеция о воинских действиях.

      Дрожащей рукой я стал выводить титулы базилевсов: «Богохранимые и святые…»

      Для входа во дворец мне был выдан пропуск с красной печатью, на которой был изображен павлин. Каждый день на рассвете я являлся туда, слушал утреню в одной из дворцовых церквей, а потом переписывал бумаги. Обязанности мои не были очень трудными, и я пользовался каждым удобным случаем, чтобы приучиться к дворцовым порядкам, помня о словах Никиты, что путь к преуспеванию в жизни лежит не на полях сражений, а через эти огромные золоченые залы.

      Иногда целый день проходил в томительном бездействии. В толпе служителей, евнухов и кандидатов я ждал часами, когда меня позовут, чтобы написать несколько слов виночерпию или доместику схол. У меня было достаточно времени, чтобы присмотреться