Голубь над Понтом (сборник). Антонин Ладинский

Почему они не желают напрячь мышцы и стать в наши ряды? Только воины достойны преклонения. Помнишь, Никифор Фока требовал от церкви, чтобы были причислены к лику святых все павшие на поле битвы? Церковь отказала ему. Епископы говорили, что среди павших были грешники и, может быть, даже еретики. А по-моему, кровь смывает все грехи. Подвиг воина, отдавшего свою жизнь за других, выше, чем молитвы постника. Слишком высока цель, за которую мы проливаем кровь.

      – Какая цель?

      Мне трудно было объяснить Феофилакту обыкновенными словами то необыкновенное, что представлялось мне, когда я думал о великом. Димитрий Ангел выразил бы это лучше, чем я.

      Я не привык принимать участие в спорах, но, сделав усилие, сказал:

      – Цель наших страданий, чтобы не погас на земле свет небес, чтобы человеческая душа внимала громам небесным. Предположим, что все несправедливости разрешены, все люди сыты, нет бедных, слепым возвращено зрение, а безногим способность ходить. Этого мало для души. Если не будет у них в душе беспокойства, то какой прок в этих людях? Лучше страдать, чем жиреть в благополучии…

      – Жестокое у тебя сердце, – повторил Феофилакт.

      – Человеческие слабости сделали его жестоким.

      – Надо пожалеть слабых…

      Никифору стало скучно. Блаженно потягиваясь, он зевнул и проговорил сквозь зевоту:

      – Хотел бы я знать, что происходит теперь под стенами Херсонеса. Только бы не опоздать.

      Монах вздохнул и отошел. Я кинул ему вслед:

      – А они нас жалеют, когда мы погибаем?

      Уже корабли приближались к цели путешествия. По ночам я стоял на помосте и всматривался в небесные светила. Думал ли я, изучая астрономию в обсерваториях Трапезонда, что это знание может пригодится мне для вождения кораблей!

      Звезды сияли. Я без труда находил среди них Колесницы. Проводя по своду небес умственные линии, я определял Полярную Звезду. На нее мы держали путь, она стояла над Херсонесом.

      Звезды вращались в эфирных сферах, бледнели к утру. Глядя на них, я спрашивал себя: что двигает моими поступками? Корысть, честолюбие или помысли о вечном спасении? Даже наедине с собой я не находил ответа.

      Все человеческие слабости мне не чужды. Почему же я укоряю других?

      За что? За то, что они трусливы, дрожат за свою жизнь, боятся больше всего на земле смерти. Я не боялся смерти. Чем дольше я жил, тем яснее было для меня, что важна не сама жизнь, а то, ради чего живешь на земле. Вместе со звездами сияли глаза Анны. И опять я не знал, несчастье или радость упали на меня вместе с этими глазами? Покой был потерян навеки. Но была такая сладость в этом беспокойстве, что я готов был благодарить небо за ниспосланное мне страдание.

      На следующее утро меня разбудил топот босых ног над головою. Я спал, утомленный ночным бдением, а наверху слышались взволнованные крики. На лестнице сначала показались черные башмаки магистра, потом его толстое брюхо, потом Леонтий наклонился и сказал:

      – Проснись! Уже виден