Казачий алтарь. Владимир Бутенко

Белецким. Объезжая по обочине, похлестывая своих справных дончаков, он сдержанно поздоровался и спросил:

      – Откель правитесь? Должно, гостевали?

      – Не время по гостям разъезжать, – возразил Степан Тихонович, почувствовав в голосе атамана скрытую насмешку. – Были в Ворошиловске. По делам.

      – Ого-го! А я из волостного управления. Власть, Тихонович, трошки поменялась. Теперя Мелентьев у нас бургомистром. А прежнего немцы скинули. Вроде за коммунарские грешки… – Белецкий выправил линейку на дорогу, опустил кнутик и обернулся: – Объявили, казачок, новые разнарядки. Все зерно, что в наличии, приказано под гребло за недельку вывезти. Да ишо по мясу заданию завысили. Хоть роди, а полтонны сдай.

      – А семенное? Тоже на вывозку?

      – Под метелку! Семенной фонд озимой будут с элеватора отпущать. А про яровое зерно и речи не велось. Ну, как? Повеселел?

      – Ага. Хоть вскачь, хоть в плач.

      – А самую главную радость напоследочек приберег. Объявились в нашем округе партизаны. Ты старосту из Бунако-Соколовки знал? Мирона?

      – Ну?

      – Нонче хоронят.

      – Да ты что?!

      – Вчерась утрецом наскочили. Завели за сарай и шлепнули.

      – А сколько ж их было? – зябко передернул плечами Степан Тихонович, поправляя холстину, взмокревшую от мороси.

      – Ктой-зна. Его жинка троих видела.

      – Не впоймали? – встревожился и Тихон Маркяныч.

      – А энто все одно, что дожжок ситом ловить! Приказано создать по хуторам отряды самообороны. Вот такие пирожки с начинкой… Ну, бывайте здравы. – Григорий насунул картуз и дал коням ходу.

      Мелкий дождик все гуще сек по лицам. Залоснилась наезженная дорога, подернулась понизовой пеленой. Крепче запахло от лошадей шерстью и сыромятью упряжи. По первой склизи ступали они отрывисто и напряженно. Слыша, как барабанят по фуражке капли, Степан Тихонович взбодрил кобыл кнутом. Замелькали у посторонок берцы, из-под копыт россыпью ударили в переднюю грядку комки грязи. Учащенно заскрипели колеса, и вскоре от нагретых втулок поднялся терпкий дегтярный дух.

      Пустынно-сиротливо было в степи, придавленной тучами. Бурели мокрые жнивища, с ворохами бросовой соломы. Лишь одно поле наполовину было вспахано. Степан Тихонович вспомнил, что и ключевские поля до сих пор не тронуты плугом. Ждали дождей, чтобы распушилась земля. А ну как затянется слякоть? На быках и до Рождества не отсеешься!

      – Надо тобе, Степан, пистолет выпросить, – неожиданно посоветовал отец. – Не дай бог, подстерегут…

      – Я перед немцами, как Мирон, не выслуживаюсь. О покойниках плохо не говорят, но… Сволочной был! Учителя-еврея выдал. Это у него в хуторе повесили коммуниста…

      – Перестренут партизаны – разбираться не станут. Раз на службе у немецкой власти, значится, изменник. Эх, простофиля ты кленовая! Ну, на кой ляд камень на шею нацопил? А? Кричал я на сходе? Оборонял? А он отца родного не послухал, как оглох!

      – Опять завели? Я же не ради Гитлера