Чужая роза. Делия Росси

разлома, и у нее была странная одежда. Мужская. И короткие волосы. Совсем. И глаза странные. Она так смотрела вокруг, когда появились храмовники, как будто ничего не понимала. И улыбалась. Улыбалась и протягивала руки, и все говорила что-то, говорила. На неизвестном языке. Не так, как ты».

      Конечно, не так. Для меня саритийский звучал как разновидность английского, я понимала общий смысл сказанного и пыталась говорить, пусть и с ошибками. А та несчастная, скорее всего, даже не сообразила, за что ее задержали. «Наш дом стоит совсем рядом с горой Харда, – продолжила Джованна. – Бабушка за свою жизнь семерых пришельцев повидала. А я только одну. Ну и тебя». А на мой вопрос, почему она не сказала обо мне стражам, Джованна вспыхнула и заявила, что ненавидит доносчиков. При этом ее большие черные глаза яростно сверкнули, а на бледных щеках заалел румянец. «Я тебя не выдам», – твердо заявила она и сдержала свое слово. Не выдала.

      При мысли о подруге сердце привычно сжалось. Мне ее не хватало. Очень. Джованна была единственной, кто попытался мне помочь, и единственной, кому я смогла довериться. Не знаю, как я тогда не сошла с ума. Оказаться в другом мире… Если бы не реальность происходящего вокруг, я бы решила, что это какой-то розыгрыш, но нет. Все было ужасающе настоящим – и боль в израненном теле, и стоны заполняющих подземелье людей, и бесконечные допросы, на которых меня вынуждали признать свою вину. Вот только я не собиралась этого делать. Не хватало еще признаваться в том, чего не совершала! Дознаватели сменялись один за другим, вопросы на языке, так напоминающем английский, мучили своим однообразием, но я держалась. «Ничего не знаю», – твердила на любой из них и упорно стояла на своем: «Не была, не привлекалась, не участвовала». Вспомнилось лицо последнего дознавателя – невысокого, худого, похожего на инквизитора из старых фильмов. Он никогда не повышал голоса, говорил тихо и медленно, но обладал страшным даром невидимых пыток. После «общения» с ним я еще долго не могла выдавить ни звука, потому что горло болело так, будто меня раскаленным оловом пытали. И где-то после пятой встречи с этим садистом я поняла, что если не сумею выкрутиться, то так и умру в переполненной отчаянием тюрьме.

      Я устало вздохнула. Что ж меня все время на воспоминания тянет? Похоже, магия Лючии иссякла слишком быстро и заплатка окончательно растаяла. Или это новое место виновато? Еще и ночь такая страшная – темная, тревожная, на небе ни луны, ни звезд.

      Взгляд прошелся по комнате. Тусклый отблеск свечи плясал на полу зыбкими голубоватыми змейками. Фаянсовый кувшин зловеще блестел своими белыми боками. Старый шкаф устрашающе поскрипывал деревянными филенками, и только позолоченный нимб распятия сиял успокаивающим мягким светом. Странно, что в «Томалли» так много церковной атрибутики. Во дворце Абьери я не видела ни одного креста, а здесь, на вилле, возникало ощущение, что я нахожусь в каком-то старинном католическом монастыре – картины с изображениями библейских сюжетов, запах ладана, развешанные