Время Волка. Юлия Волкодав

жить – выплывет. И я же рядом стоял, следил.

      Теперь Серафиму Ивановну трясло не хуже, чем Лёню. Она прекрасно понимала последствия этого поступка. Да, её учили плавать именно так. И дочку Катю она когда-то сама сбросила с пирса много лет назад, а потом она много раз наблюдали похожие сцены на пляже, которые всегда начинались слезами, но заканчивались неизменно счастливо – воплями «Мама, ещё!» и «Смотри, я плаваю!» Но никогда ей и в голову не приходило обойтись подобным образом с заикающимся, тревожным Лёней.

      Она напоила его домашним вином, которое сама настаивала из росшего во дворе винограда и дикой ежевики, уложила рядом с собой, хотя он давно уже спал отдельно, укутала в одеяло, баюкала, бормотала что-то успокаивающее. Но даже ночью, во сне, он то и дело всхлипывал, вздрагивал, начинал барахтаться, и приходилось его прижимать к себе и снова укачивать.

      Следующие три дня он почти не разговаривал, а если что-то говорил, то понять его не могла даже Серафима Ивановна. Но во всей этой жуткой истории был для Лёни и один хороший момент – его оставили в Сочи. Бабушка категорически отказалась отдавать внука «этому солдафону», и отец, ещё немного у них погостив, притихший и виноватый, уехал в Москву.

      Как ни странно, воды Лёня бояться не начал. Весь ужас внезапного падения с буны в его сознании связался с отцом. Он по-прежнему с удовольствием ходил с бабушкой на пляж, а уже позже, в школе, научился плавать, во многом благодаря Борьке, причём научился не в море, а в заводи Змейковского водопада. Потом ещё и начал вслед за Борькой прыгать в эту заводь с каменных выступов.

      А вот отец с тех пор прочно ассоциировался с опасностью. Он приезжал каждое лето, гостил у них дней десять. Пил с бабушкой разведённый спирт и долго с ней о чём-то беседовал. Каждый раз собирался забрать сына, но каждый раз находилась причина, почему нужно подождать ещё год – то Лёня был слишком маленький, потом он пошёл в школу, а кто будет в Москве с ним делать уроки? Вскоре у Лёни открылся музыкальный талант, и ему нужно было заниматься. Как-то все эти детские проблемы не вписывались в жизнь Виталия Волка, о многих обстоятельствах которой Лёня тогда не догадывался, да и не думал об этом. А бабушка была в них посвящена и все разговоры на тему возвращения в Москву обычно жёстко обрывала.

      Тем не менее именно отец купил Лёне собственное пианино. Совершенно спонтанно: он, как всегда, сидел с бабушкой за столом, ужиная после проведённого с Лёней дня. Они гуляли по Сочи, были в дендрарии, а потом ели посыпанное орехами мороженое из алюминиевых вазочек и пили ситро в кафе на набережной. Вернувшись домой, Лёня уселся за ноты. Летом, когда музыкальная школа закрывалась на каникулы, он маялся от невозможности заниматься. Конечно, оставалось пианино у Карлинских, но каждый день приходить к ним играть он не мог, да и у Борьки всегда находилось к нему дело куда более интересное, чем просиживание штанов за инструментом. Этой весной Лёня упросил Илью Степановича дать ему переписать сборник нот для пятого класса. И теперь сидел над нотами, разбирая очередную пьесу. На что бабушка и обратила