Всего один взгляд. Невиновный. Харлан Кобен

да что там, вся страна требовала чуть ли не ежечасного обновления данных о ее здоровье. Родственники погибших в Бостонской давке приходили к Грейс в палату, проводили с ней время, вглядывались в ее лицо в поисках призрачного сходства с их собственными погибшими детьми.

      Стали бы они это делать, будь она некрасива?

      Грейс не хотелось спекуляций на ее внешности, но один чрезмерно честный критик сказал без обиняков:

      – Если людей мало интересуют произведения искусства невысокой эстетической ценности, с какой стати им делать снисхождение для объектов реальной жизни?

      Еще до Бостонской давки Грейс мечтала стать художницей, но в ее работах чего-то не хватало – чего-то неуловимого, не поддающегося объяснению. Пережитое вывело ее художественную зоркость и интуицию на новый уровень. Грейс отдавала себе отчет в том, как претенциозно это звучит. Она презирала навязшие в зубах сентенции преподавателей художественных школ – дескать, искусство надо выстрадать, большому художнику необходимо пережить трагедию, чтобы обрести индивидуальность. Раньше подобные заявления казались ей возмутительной чепухой, но после Бостонской давки Грейс начала понимать, что это не пустые разговоры.

      В работах Грейс появилось то, чего не было раньше. В картинах стало больше настроения, жизни, больше… порыва, что ли. Краски стали ярче, гуще, злее. Люди часто спрашивали, рисовала ли Грейс какие-либо эпизоды той ужасной ночи. Красноречивым ответом был один портрет – юное лицо, преисполненное таких надежд, что сразу ощущалась глухая неизбежность скорой трагедии, но еще вернее было бы сказать – Бостонская давка пронизывала и окрашивала все, что писала Грейс.

      Она присела за стол мужа. Телефон стоял справа. Грейс пришло в голову сделать кое-что элементарное: нажать кнопку повторного набора номера.

      Телефон – «Панасоник» новой модели, который Грейс выбрала в «Радио шэк», – был снабжен жидкокристаллическим дисплеем, на котором отображался набираемый номер. Код двести двенадцать, значит, Нью-Йорк. Грейс ждала. На третьем звонке трубку сняли, и послышался женский голос:

      – Юридическая фирма «Бертон и Кримштейн».

      Грейс немного растерялась и промолчала.

      – Алло?

      – Это Грейс Лоусон…

      – Кому перевести ваш звонок?

      Хороший вопрос.

      – А у вас работает много юристов?

      – О, я затрудняюсь назвать точную цифру. Но могу соединить вас с кем-то конкретным.

      – Будьте так добры.

      Возникла пауза.

      – Так с кем конкретно вас соединить? – К интонации «я-всячески-стараюсь-вам-помочь» явственно примешивалось нетерпение.

      Номер на дисплее «Панасоника» показался Грейс чересчур длинным. Она присмотрелась внимательнее. Обычно в междугородних номерах одиннадцать знаков, а здесь было пятнадцать, считая «звездочку». Грейс напряженно думала. Джек звонил юристу поздно вечером. Секретари по ночам не работают,