Умереть на рассвете. Евгений Шалашов

причитать. Тридцать два! Ха! В городе-то в твои годы бабы такие расфуфыренные ходят – ого-го!

      – Так то в городе. Пущай эти крали соху на себе потаскают, тогда поглядим. Без мужика-то каково ломаться…

      Иван попробовал вспомнить – сколько лет его не было? Как ушел на срочную, так дома и не был. Служба у него истекала в четырнадцатом году. Понятное дело, что вместо увольнения в запас – ать-два, на войну с австрияками, с немцами. В пятнадцатом, а может, в шестнадцатом, когда в госпитале лежал, обещали, что в отпуск пойдет, но вместо отпуска наградили крестом, в запасной полк определили. В запасном было хорошо, а он, старослужащий, старший унтер-офицер и кавалер, о доме не вспоминал. Потом снова передовая. Окопы, вши… В семнадцатом, в декабре, как с фронта пришел, тоже можно не считать, не до того было. И жену толком обнять-приласкать времени не было. Спал ли тогда с женой? Вроде даже дома не ночевал – мотался то в волость, то в Череповец, в Питер наезжать пришлось раза два. Все какие-то дела – землю помещика Судакова делили по едокам, заводы Кругликова национализировали, потом волисполком создавали. И не пил тогда, а как пьяный ходил! В апреле восемнадцатого в Череповец вызвали, в трансчека определили служить. Там тоже – Череповец – Петроград – Вологда. Ну а потом Гражданская. Пожалуй, десять годков с лишком не был. Нет, все четырнадцать!

      Почувствовав, что жена не спит, попытался пошутить:

      – Дед мой двадцать пять лет отслужил, на молодухе женился и отца моего в пятьдесят лет сделал.

      – Так это когда было-то – при царе-батюшке! – повернувшись на спину и, словно бы расхотев спать, отозвалась жена: – Тогда порядок был! И хлеба досыта ели, самогонку не жрали, в церкву ходили. Барин бы семье с голоду помереть не дал.

      – Ты чё мелешь, дура? Какой барин? Бар мы в семнадцатом году вывели! Я за что воевал? Вот земля есть, лошадь как-нибудь справим.

      – Да на что ее справлять-то? – горестно вымолвила жена. – Нам ить теперь продналог не с чего платить, а ты – лошадь справим! На какие шиши? Много ты в Красной Армии-то денег заработал?

      – Да вы чё, сговорились, что ли? – возмутился солдат. – Если б не я, кто бы землю-то вашу отстоял, а?

      – А на кой нам земля, коли пахать не на чем? Правильно, пока ты в чеках служил, нас трогать боялись. А потом, как на фронт ушел, знаешь, что было? Понаедут продотрядовцы из города, все вытрясут – и зерно и сено. Сволота окаянная, прости господи! А наша голытьба не лучше, что в комбедах была.

      – Ну, какая же голытьба. Бедняки. Наши с тобой братья, – вяло возразил Иван.

      – Ага, братья, – хмыкнула Марфа. – Таких братьев – за ноги да об угол. Пока ты кровь за них проливал, они тут пьянствовали, девкам подолы задирали да баб сильничали. Кого комбедовцами-то сделали?! Добро бы тех, кто безлошадный да бескоровный от беды какой, так нет же, самая пьянь в начальники вылезла. Гришка Тимофеев, помнишь такого?

      – Н-ну, помню, – припоминая, отозвался муж. – У него еще батька от вина сгорел.

      – Во-во, сгорел, – поддакнула Марфа. –