Это всё я. Анжелика Нилова

стыдливо отвожу глаза от отражения. Становится жутко неуютно, хочется спрятаться в безразмерную кофту. Как назло, я выбрала чёрные брюки и приталенную бордовую блузку. Я ещё удивилась, как свободно они сели. Больше наряд не кажется удачным.

      Я пугливо оглядываюсь и ёжусь. Тай ведёт нас с Патриком через просторное офисное помещение. Странно, но в штабе молчат телефоны, пусты столы за перегородками. На краях лежат аккуратные стопки бумаг. Хочу спросить, где все, но собственное тело отказывается сотрудничать. Звуки не идут изо рта.

      Тай открывает светлую деревянную дверь. Плечи Патрика становятся покатыми, голова понуро опускается, когда он пересекает порог. Я прикладываю все возможные и невозможные силы, чтобы не показать, как боюсь. У меня не получается. Тереблю рукава блузки, дёргано оглядываюсь. Тай лишь закатывает глаза, когда я на секунду замираю на краю тускло освещённой комнаты.

      Я вхожу. Перед большим экраном, на который проектор транслирует заставку компьютера, вытянулись стулья. Патрик устраивается на самых дальних. Я себе этого позволить не могу.

      Сажусь в центре первого ряда, костенею в тугую струну. Шумно сглатываю, невидяще пялюсь в экран. Тай хлопает дверью, от чего я вздрагиваю и роняю горячую слезу на пальцы. Я плачу? Напряжение хлынуло водой. Быстро вытираю щёки, надеясь, что слёзы незаметны.

      Хотя бы слёзы. Я знаю, что выгляжу загнанным зверем. Тронь – и завоет.

      Тай садится недалеко от меня за компьютер. В ожидании руки мои сжимаются так крепко, что тремор бежит по мышцам, доставая до живота. На экране появляется изображение.

      Брюнет в бордовой кофте, который пах мускусом, стоит за высоким столиком-островком. Блондин в чёрной рубашке глушит пиво за стойкой. Я помню пот и выпечку, которые уловила, когда опустилась рядом в ожидании Патрика. Рыжий в возрасте за столиком недалеко от нас. Я постоянно отмахивалась от густющего шлейфа духов.

      А вот и две чёрные макушки, склонившиеся над столиком друг к другу. Я и Патрик. Оба держим в руке по стакану с виски. Он – чистый, я – смешанный с колой. Картинка начинает дрожать. Сначала на экране вскакивает Патрик, следом – остальные. Меня бьёт эпилептический приступ, стакан крошится в руке.

      Отрываю взгляд от экрана. Слёзы струятся по щекам, я переворачиваю дрожащую руку. Ладонь прорезают раны. Я не чувствовала боли. Я уже ничего не чувствую. Меня вычерпали. Опустили ниже нуля возможных сил. Рита кончилась.

      С трудом поднимаю глаза обратно к экрану и давлю крик. Только стон-всхлип вырывается из горла. На экране я медленно поднимаюсь, усаживаясь на полу, гляжу на руку, с которой льётся кровь. Губы шевелятся, чеканя слова, грудь высоко вздымается с каждым вздохом. То, что я говорю, я говорю самозабвенно. Что страшнее, я использую свою кровь.

      Рядом со мной искрит. Камера не передаёт свечения, но разлом зияет тьмой. Вот что Патрик назвал коротким «воздух рвался». Из него валятся мерзкие склизкие твари и мечутся вокруг меня. Они похожи на уродливых мелких кошек из кожи и слизи. Они отвоёвывают