Это всё я. Анжелика Нилова

олне ничего, но это как с сыром: ощущаешь вкус, кладя на язык тонкий ломтик, а не впихивая в рот двухсотграммовый кусок. Зачем выливать на себя пол-литра парфюма? Откуда у мужчин страсть к излишествам? Думают, чем гуще приманка, тем больше желаемого женского тела достанется?

      Патрик тонко соблюдал баланс. Он игриво сверкнул синими глазами поверх стакана виски, из которого сделал очередной глоток. Апельсин с призвуком петрушки – вот его неизменный аромат. Странное сочетание, но, наверно, оно с ним дольше, чем Россия.

      Чёрные волны небрежно обрамляют лицо Патрика. Я бы его постригла, но это мелочь, как и тёмный свитер крупной вязки. Такие не надевают на первое свидание. Хотя какие приличия мы должны соблюдать, когда видели друг друга после жуткой попойки, с высоченной температурой и даже в не первой свежести вещах, которые обычно не переживают больше одной бессонной ночи?

      – Это быть вкусно.

      Он приподнимает стакан, а я тихо смеюсь и поправляю:

      – Просто вкусно.

      Он в ответ снисходительно улыбается и повторяет, переиначив:

      – Это просто вкусно.

      – Без «просто».

      Не могу не улыбаться, слыша ломаный русский. За три года он стал лучше. А вот мой английский по-прежнему болтается на минусовых температурах.

      Смотрю в свой стакан, где тот же виски богохульственно смешан с колой. Нет. Только не сейчас.

      Я дрожу, подступает тошнота с привкусом металла и запахом горчицы. Умоляюще смотрю на Патрика, с него же сползает заискивающая улыбка. Ужас искажает его лицо, а я проваливаюсь в темноту.

* * *

      Шёл второй круг. Ему отводилось три часа. Данте был восхитителен, но не прав. Приукрасить – значит солгать. Какая разница, сколько кругов ада, если один может длиться целую вечность?

      Я снова в забвении. Наклоняюсь к тёмной водной глади и с облегчением узнаю отражение. Вокруг лица свисает кипа чёрных кудряшек, в огромных карих глазах страх и растерянность. Цвета я дорисовываю по памяти, вода не в силах передать их в сумраке. Вдыхаю запах с металлическим привкусом, оседающим на языке, оглядываю плотную череду серых деревьев, в любой момент готовая бежать. От кого? Не знаю. Куда? Боже! Я не знаю, не знаю!

      Вопросы назойливо бьются в черепной коробке. Я уверена только в одном. Я в аду и нужно двигаться, чтобы выжить.

      Паранойя побеждает. Я срываюсь с места. Несусь так быстро, что вокруг всё смазывается. Деревья царапают обнажённые плечи. Я в борцовке, джинсах и кедах. Я не выбирала их. Не выбирала ничего, включая это тело.

      Лес резко заканчивается. Я останавливаюсь. Лёгкие раздирает. Дышать больно, но нужно. Нос разъедает запах дыма. Только сейчас замечаю, что он везде. Бьёт озноб.

      – Да почему снова второй? – сокрушённо бормочу под нос, понимая, насколько всё неправильно.

      Ныряю в карман узких джинсов, выуживаю круглые часы. Цепочка беспомощно болтается, циферблат холодно показывает, что потрачено полчаса из положенных трёх.

      Я жду.

      Снова жду.

      Чего? И почему всего три?

      Поднимаю голову. Передо мной вырисовывается готический особняк в три этажа. Округлые окна на первом и втором, огромные панорамные – на третьем, покатая крыша, которую венчает острая башенка. У крыльца повядшие кусты роз, когда-то красные бутоны впитали серость.

      Снова бегу. Как можно быстрее, как можно яростнее. Дело не во времени. Не в том, что нужно успеть. Главное, чтобы меня не заметили. Я знаю, что влетаю на крыльцо в последнюю секунду. Замешкайся – и всё, начинай сначала. Но почему я снова здесь?

      Юркаю в дверь. Слишком мало времени, чтобы оглядеться, но память выстраивает картину. По грязно-коричневым половицам прохожу машинально: сначала большим прыжком, потом тремя почти семенящими, потому что откуда-то знаю те, что громко скрипнут, если на них наступить. Со стен пялятся портреты надменных дам в узких корсетах и пышных юбках. Будущее здесь не наступит.

      Взлетаю по лестнице и вжимаюсь в стену за шкафом у самого входа на третий. Комната дрожит в свете бесчисленных свечей. Хруст костей пробирает до мурашек, заставляет всё внутри передёрнуться от отвращения. Вглядываюсь в отражение панорамного окна. Горло спазмирует, щеки обжигают непрошенные слёзы.

      В центре комнаты огромный уродливый зверь. Спина выгнута горбом, половицы потрескивают под впивающимися в них когтями. Я вижу, что пасть чудовища размыкается и возбуждённо впивается в шею добычи. Единственное, что оставалось от тела. Остальное давно искрошено. Лысая голова зверя с острыми ушками измазана кровью, что капает с усов, брызжет из пасти.

      За окном рушится ночь. Время настигает меня. Нет смысла обращаться к часам. Я знаю, что осталось от силы двадцать минут.

      Запах крови и изодранных мышц с садистским удовольствием окутывает меня, проникает в ноздри, накатывает тошнотой. К нему издевательски присоединяется ладан. Новый герой с гордо вздёрнутым носиком вплывает в комнату. Маленькое милое личико обрамлено кружевным чепчиком, по полу шуршит накрахмаленная юбка. Пытаюсь вглядеться,