Записки купчинского гопника. Глеб Сташков

уволился и стал работать на дому.

      Надо, думаю, сходить за сигаретами. Выхожу из квартиры и запираю дверь. С другой стороны двери беснуется моя собака, тогда еще щенок. Собаку зовут Ллойдом, в честь английского премьер-министра Дэвида Ллойд-Джорджа.

      Ллойд встал на задние лапы, махнул передней и задвинул защелку, на которую изнутри запиралась железная дверь.

      Услышав железный скрежет, я, что называется, остолбенел. Понимаю, что случилось страшное, но признаться себе в этом не хочу. Подергал дверь – не открывается. Пришлось признаться.

      А Ллойд по другую сторону двери, по ту сторону, где моя квартира, знай себе, лает, надрывается.

      – Гау! Вау!

      Мне кажется, я слышал, как он орет:

      – Допрыгался, урод? Надоели мне твои пьянки-гулянки. Вон из дома! И чтоб духу твоего здесь не было!

      – Ллойд, открой. Открой, придурок! – кричал я.

      Потом, вспомнив заветы профессора Преображенского, попытался взять лаской:

      – Открой, – говорю, – Ллойдушка. Я больше не буду.

      А затем снова перехожу на крик:

      – Отворяй, собака!

      На крик вышла соседка. Не та, у которой дочка, а другая, у которой сыновья. Она, у которой сыновья, хорошая. Как-то раз мне пятьсот рублей одолжила до получки.

      – С кем это ты здесь ругаешься? – спрашивает соседка. И смотрит по сторонам. А чего смотреть? И так видно, что никого, кроме меня, на лестничной площадке нет.

      – Я, – говорю, – с собакой ругаюсь.

      – Через дверь? – спрашивает соседка.

      – А как еще прикажешь ругаться, если он изнутри на защелку закрылся?

      Соседка смеется. И так, знаете ли, оскорбительно смеется.

      – Ты думаешь, он тебе откроет?

      Я, признаться, в последние пять минут вообще не думал. И только теперь понимаю, что выгляжу несколько комично. Стою на лестнице и на повышенных тонах веду переговоры с собакой. Да еще через закрытую дверь. Да еще с позиции слабой стороны.

      – Сходи в жилконтору, – советует соседка.

      Делать нечего, иду в жилконтору. А в жилконторе очень серьезные люди сидят. Гвозди бы делать из этих людей, а не по жилконторам рассаживать. Но железные люди, услышав мой рассказ, тоже начинают смеяться.

      – Прекратите, – говорю, – смеяться, дармоеды. Лучше помогите человеку.

      Жилконторщицы делают серьезные лица, но через десять секунд опять начинают ржать. Грех, мол, не посмеяться над больным человеком.

      – Как, – говорят, – твоего пса зовут? Лойд? А ты, – говорят, – на него заявление в милицию напиши.

      И ржут так, что слезы из глаз текут.

      – Ты, – говорят, – переночуй на скамеечке, а к утру он, глядишь, остынет, простит.

      И снова ржут.

      – Я, – говорю, – буду на вас жаловаться в вышестоящую жилконтору.

      Говорю – и сам ржу.

      – Ладно, – говорят жилконторщицы. – Вот тебе телефон МЧС, и вали отсюда, работать мешаешь.

      Хочу позвонить, шарю по карманам – мобильника нет. Мобильник дома остался.