Осторожно, двери открываются. Кэтрин Вэйн

лежала головой на бёдрах своего танцора и смотрела в потолок. Считала несуществующие трещины, пока он, будущая надежда балета, считал по пальцам замечания хореографа.

      – Ну, ты же видишь я всё сделал правильно, – обозлённо парень поставил видео на паузу, сжав переносицу. – Не с той ноги пошёл. Нет, ты слышала? «Ты пошёл не с той ноги и всех сбил». Охренеть. А то, что Васильев ушёл на вторую линию…

      Таня закинула голову, чтобы встретить голубые глаза на самом пике возмущения. Но нет. Неправедный гнев летел в несчастную телевизионную коробку. Девушка улыбнулась и поднялась рукой до щеки, провела по бархатной коже туда-обратно. Она не смотрела на экран, а лишь по изменениям на лице парня читала, что там происходит, – руки высоко, поворот всем туловищем и вытянутая под нужным углом нога, подбородок на нужном уровне и Лёшин шаг один из лучших в первой линии мужского кордебалета. А ей бы сейчас простого. Ласки. Мягкие, нежные руки поближе к себе. Таня всегда любила его случайные касания. Будь они лёгкие, незаметные, грубые или совсем детские. Крепкие руки танцора схватят за запястье и Таня обычно знает: за этой хваткой будет мягкий поцелуй в плечо. Тёплое уединение в друг друге. Он её согревал, а она неизменно жалела.

      Всё это было где-то там, в прошлых месяцах, в новогодние каникулы, до и после спектакля «Щелкунчик».

      Сейчас Лёша лениво отклонялся от любимой и морщился.

      – Тань, я не могу сосредоточиться, хватит. Видишь, целостность танца от моей помарки не нарушена.

      – Ты повернул голову и сделал шаг не в ту сторону. Изменил ход истории. Ты ведь ведёшь эту линию. Должен понимать важность технического соответствия – картинка разрушилась.

      Парень закусил губу. Глупость. Конечно Таня сказала глупость. Вместо похвалы всегда кидает упрёки. Одного не понимает она – это не помогает. Как и её пальцы по его бёдрам. Не успокоит. По упругой коже они ведут туда и сюда незаметно, легко. Не права, конечно, как всегда. Голубые глаза опустились мимолётно вниз. На открытые девичьи розоватые губы и её бледные веки. Что она делает? Слепо водит по упругим бёдрам, забираясь под тонкие ткани. Сначала шорты, потом майка, а дальше что… Что-то ищет? Что она потеряла в его голой коже?

      – Ты заметила, как мой прыжок стал лучше? Или…

      – Да, лучше. Гораздо лучше, – Таня прервала речь. Соврала, чтобы не огорчать. Не продолжать диалог о танцах. Музыка Хачатуряна становится всё ближе и ближе к ней, она уже вот, почти внутри, у самых краёв по прежнему зияющей раны. Господи, музыка… Татьяна бы сейчас тоже могла продолжать как и Лёша – танцевать. Пальцы её всё ещё трогали его бёдра, настаивая начать и кончить нескоро. Не говорить, не дышать воздухом профессиональной болтовни. Забыть танцы, балет, побыстрее бы, прямо сейчас.

      Стиснув зубы Лёша сжал её руки и резко убрал в сторону от себя.

      – В экран посмотри и скажи, как? – он всегда был грубоват, когда Таня думала не в один такт с ним.

      А ведь днём, на Никитской было уютней. Она забыть забыла глаза, тон голоса, дурацкие вопросы какого-то художника.