Париж. Эдвард Резерфорд

привел к тому, что она стала вновь встречаться со своими старыми друзьями из еврейской общины. Что ж, Якоб мог ее понять, но с ее стороны это так неосторожно! Тем более показываться на улицах в обществе сына раввина… Люди могут неверно это истолковать. И неизвестно, с кем еще из евреев она виделась, что им говорила…

      – Я не знал об этом. Скажу Наоми, чтобы больше она не встречалась с Аароном.

      Он почувствовал желание протянуть руку и похлопать раввина по плечу, но решил, что это будет неуместно, и просто улыбнулся, надеясь, что улыбка получилась примирительной.

      – Я уверен, что Аарон – достойный молодой человек. Но в нашей ситуации… – Он печально развел руками. – Их давняя дружба очень нежелательна.

      – Ты не понимаешь! – сказал раввин. – Они хотят пожениться.

      – Пожениться?

      – Да, Якоб бен Якоб. Твоя дочь хочет вернуться к вере своих предков. Она хочет выйти замуж за моего сына и снова стать иудейкой.

      Якоб молча смотрел на раввина. Потом опустил голову.

      Вот, значит, как. Она предала его. Его как будто ударили в живот, он даже согнулся.

      Она отвернулась от него. Она больше не его дочь. Знает ли Сара? Или вся семья втайне предала его? Он сделал глубокий вдох.

      Наоми молода. Нужно учитывать это. Конечно, она умеет писать и читать, умеет думать самостоятельно, высказывает разумные суждения. Но все равно она еще девочка, к тому же, если верить раввину, влюбленная девочка. Так пытался уговорить себя Якоб, пока боль не стала совсем невыносимой.

      – Ты уверен? – спросил он раввина, не поднимая глаз.

      – Да. Мой сын говорил со мной.

      – Это абсолютно невозможно.

      – Конечно невозможно!

      – Неужели она не понимает, что из-за ее поступка вся наша семья окажется в опасности! Мое обращение в христианскую веру будет выглядеть подозрительным!

      – Ваша семья? – Раввин наклонился вперед и заговорил низким, напряженным голосом, полным гнева. – Неполных тридцать лет назад, Якоб бен Якоб, один христианин из Бретани перешел в иудаизм. Это редкость, практически исключение из правил. Мы не стремимся к этому, но так случается. И когда тот новообращенный христианин умер, его похоронили как еврея, на еврейском кладбище. И знаешь ли ты, что сделала инквизиция? Сожгла раввина на костре. За то, что позволил тому человеку умереть как еврею, ведь, по их мнению, его должны были похоронить в освященной земле. Ты видишь в этом какую-нибудь логику? Я – нет. Но было сделано именно так. – Он помолчал. – И что, по-твоему, случится со мной и моей семьей, если инквизиция решит, что мы заманили новообращенную христианку обратно в иудаизм? А случиться с нами может что угодно, но, скорее всего, меня сожгут, и сына моего тоже, – за то, что мы забрали душу твоей дочери в свои злые цепкие когти. Над нами висит угроза не меньшая, чем над тобой, Якоб. Если не бо́льшая.

      – Что ты сказал сыну?

      – Запретил даже думать об этом.

      – А он что ответил?

      – Что ни на ком другом не женится. Я ему сказал, что тогда он вообще не женится. – Раввин воздел руки. – Он думает, что они могут переехать в другой