Дао водяных лилий (сборник). Александра Родсет

развернулась и ушла. Тёмное дрянное пространство за окном выглядело до противного манящим. Я накинул пальто, надел респиратор, шляпу, бросил Тарье указание передать Джеффу, чтобы звонил мне домой, и вышел.

      Брать такси не стал – в основном, по финансовым соображениям. Надо было как-то дотянуть до следующего заказа, а если переговоры Джеффа сегодня кончились ничем, то ещё какое-то время уйдёт на поиски нового клиента. Я знал, что мне следовало заняться этим прямо сейчас, «не класть яйца в одну корзину», как сказала бы моя мать, но заставить себя не удавалось. Меня тошнило от этой работы, от этого города, от этой жизни, а ещё более тошнило от осознания, что другие работы, жизни и города тоже мало меня привлекают.

      Улицу освещали скудно – экономили. В центре, говорят, на небе повесили искусственные звёзды и включают по ночам. Должно быть, красиво, но не ехать же специально за этим в центр. В центре небо чистят, и днём оно смотрится настоящим. У нас тут всё покрыто копотью, и небо – не исключение. Да и кому оно, собственно, нужно.

      Я даже не заметил, как, задумавшись, ошибся проулком и очутился в каком-то совершенно глухом месте – ни одной вывески, пара закрытых дверей, один-единственный покосившийся фонарь. Позади меня что-то хлопнуло, я не придал этому никакого значения, пока не обнаружил, что иду в тупик. Пришлось возвращаться, и вот тут оказалось, что я не один.

      – Кошелёк или жизнь? – произнёс глухой голос, искажённый респиратором.

      – Жизнь, – поспешно выпалил я.

      Повисла пауза – бандиты чего-то ждали. Я спохватился:

      – Да, но кошелька у меня нет.

      – Хреново, – весомо подытожил один из них. – А если найдём?

      – Правда – ничего нет, – попытался убедить их, зачем-то суетно разводя руками.

      – Поищем, – предложил второй. Судя по интонации, его тоже достала эта жизнь, этот город и эта работа.

      Они окружили меня, стали бить, и я уже начал прикидывать, как правильнее сложиться, чтобы защитить максимум себя хотя бы для опознания, когда прямо возле меня открылась дверь. Даже в тумане смога, сквозь запотевшие стёкла, я разглядел, что на человеке, который вмешался, не было респиратора, зато белел ровный воротничок католического священника.

      – Сюда, сынок!

      И я, уж не знаю, каким чудом, извернулся и попал в эту дверь.

      Я вполз внутрь и сорвал респиратор. Вообще-то в церкви правилом хорошего тона считается респираторов не снимать – церковь организация некоммерческая, и пользоваться их воздухом нахаляву не грешно разве что больным и неимущим, но в данный момент я себя чувствовал и тем, и другим. С чавканьем захлопнулся герметик.

      – Вы их не боитесь, святой отец?

      – Мне поздно, – он склонился надо мной, изучая тяжесть повреждений. Я потрогал языком разбитую губу:

      – Выскакивать наружу без маски – тоже?.. – я сам не понял, что хотел сказать, но старик кивнул и улыбнулся.

      – Тоже. Попробуй встать.