Ради спасения младшего брата я готова пойти на все. Даже на то, чтобы на какое-то время стать игрушкой властного доминанта. Тайная пыточная комната, веревки, плети, стек… Я даже не могла предположить, что самая большая для меня опасность заключается вовсе не в этом.
На что способен человек, чтобы помочь близкому? Украсть? Обмануть? Убить? Ира была в отчаянии, ее младшая сестренка серьезно заболела. Денег у родителей на дорогостоящую операцию не было, фонды не в силах собрать столько за крайне короткий срок. Осталось только одно… Продать себя на аукционе влиятельному олигарху…
Жизнь второгодника не балует, и хуже всех невзгод контрольные. В принципе не экзамен, можно отказаться, но от их выполнения, как всегда, зависит жизнь Жеки и жизни его друзей, близких. Пусть снова нет правильных решений, на каждом шагу подвох, предательство, ведь нет и сомнений в шпаге и чести вольного рыцаря космоса!
Воровка, обманщица, предательница… Сможет ли верховный кардинал красных драконов простить такое любимой женщине? Сможет ли наследница золотых драконов поставить любовь выше своего народа и пророчества?
Allegory in Early Greek Philosophy examines the role that allegory plays in Greek thought, particularly in the transition from the mythic tradition of the archaic poets to the philosophical traditions of the Presocratics and Plato. It explores how a mode of speech that «says one thing, but means another» is integral to philosophy, which otherwise seeks to achieve clarity and precision in its discourse. By providing the early Greek thinkers with a way of defending and appropriating the poetic wisdom of their predecessors, allegory enables philosophy to locate and recover its own origins in the mythic tradition. Allegory allows philosophy simultaneously to move beyond mythos and express the whole in terms of logos, a rational account in which reality is represented in a more abstract and universal way than myth allows.
To say that we are embodied subjects is to affirm that we are both extended and conscious: both a part of the material world and a place where that world comes to presence. The ambiguity inherent in our being both can be put in terms of a double “being in.” Thus, while it is true that the world is in consciousness taken as a place of appearing, it is equally true that, taken as embodied, consciousness is in the world. How can our selfhood support both descriptions? Starting with Husserl’s late manuscripts on birth and death, James Mensch traces out the effects of this paradox on phenomenology. What does it mean to consider the self as determined by its embodiment? How does this affect our social and political relations, including those marked by violence? How does our embodiment affect our sense of transcendence, including that of the divine? In the course of these inquiries, such questions are shown to transform the very sense of phenomenology.
Рут Шиммер носит два револьвера: один стреляет свинцом, другой – проклятиями и несчастными случаями. Револьверы Джошуа Редмана самые обычные, зато у него есть ангел-хранитель, а может, вовсе не ангел. Когда Рут и Джош встретились впервые, на парня упала тяжелая люстра. Дикий Запад, сэр, чего тут только не случается! Здесь разъездные агенты скупают у индейцев и китайских эмигрантов искры – крохотные бесполезные чудеса, а финансисты и промышленники вертят удачей, как публичной девкой. Старый Свет горит огнем. Он давно сошел с ума, став малопригодным для жизни. Зато Новый Свет еще держится! Изрытый черными ходами, как кротовьими норами, откуда лезет всякая пакость, Дикий Запад сдвигает шляпу на затылок и готов палить во все, что движется. Что это там движется, сэр?
Мой день рождения был безнадежно испорчен предательством близких людей. Я сидела одна в баре, когда незнакомец, приняв меня за «жрицу любви», предложил деньги. Не знаю, что ударило мне в голову – но я согласилась уехать с ним. И это была лучшая ночь в моей жизни. Теперь этот мужчина не выходит у меня из головы. Только вот приятельница предупредила: мой новый знакомый – опасный тип, от которого следует держаться подальше.
«Птица навылет» – это истории последних: города, общества, человека. Юрий Абросимов предпринял дерзкую художественную попытку посмотреть на наш мир с позиции его последнего дня. Праздники, которые отмечаем, преступления, которые совершаем, любовь, которую испытываем, ценности, которые передаем своим детям, – какие они у тех, кто находится на грани? В развертывании сюжетов книги не обошлось без парадоксов, в создании образов – без гротеска. Эта книга рекомендована всем тем, кто ждет нового слова в литературе. В книге присутствует нецензурная брань!