«Они ждали его у выхода. Он сидел, потягивая пиво, в маленьком баварском кафе с видом на горы, причем сидел там с полудня, а было уже полтретьего, обед затянулся, пиво – рекой, и по тому, как он держал голову, смеялся и поднимал очередную кружку с шапкой воздушной, как весенний ветерок, пены, было видно, что сегодня он просто в ударе, и двое, сидевшие с ним за одним столиком, старались от него не отставать, но все равно он их обскакал…»
«Комната была похожа на большой теплый очаг, где светло и уютно от незримого пламени. Сам камин уже почти потух, в нем были лишь тлеющие огоньки на влажных поленьях и немного торфа, от которого остались только дым да несколько лениво поблескивавших оранжевыми глазками угольков. Комнату медленно наполняли, потом сходили на нет, потом вновь наполняли звуки музыки. В дальнем углу, освещая по-летнему желтые стены, горела одинокая лампа с лимонным абажуром. Безупречно отполированный паркет блестел, как темная речная вода, в которой плавали коврики, ярким оперением напоминавшие диких птиц Южной Америки, жгуче-голубых, белых и ярко-зеленых, как джунгли. Белые фарфоровые вазы, до краев наполненные безмятежным пламенем свежесрезанных оранжерейных цветов, были расставлены по комнате на четырех маленьких столиках. А со стены над камином глядел портрет серьезного юноши с глазами того же цвета, что каминные изразцы, – ярко-синими, исполненными живости и интеллигентной ранимости…»
«Семьдесят лет кряду Генри Уильям Филд писал рассказы, которые никто никогда не печатал, и вот однажды в половине двенадцатого ночи он поднялся и сжег десять миллионов слов. Отнес все рукописи в подвал своего мрачного старого особняка, в котельную, и швырнул в печь…»
«Это была одна из тех проклятых жарких ночей, когда без сна лежишь пластом до двух часов, потом резко вскакиваешь с постели, обливаясь кисловато-соленым потом, и, пошатываясь, спускаешься в гигантскую печь подземки, где с пронзительным воем носятся заблудившиеся в ночи поезда…»
«Воскресенье в Дублине. Эти слова – роковой приговор. Воскресенье в Дублине. Бросьте эти слова с обрыва в пропасть, и они никогда не достигнут дна. Они так и будут падать в пустоте серого дня, приближаясь к пяти. Воскресенье в Дублине. Как его пережить…»
«Идея убить его была так совершенно продуманна, так невероятно приятна, что я проехал в полубезумном состоянии через всю Америку. Эта идея отчего-то пришла мне в голову в мой сорок восьмой день рождения. Почему она не пришла ко мне, когда мне было тридцать или сорок, я не знаю. Возможно, это были счастливые годы, и я плыл сквозь них, не замечая времени, не наблюдая часов, не обращая внимания на появляющийся иней на висках и львиный взгляд в зеркале…»
«…Это было место звезд. То есть это было единственное место на всем корабле, куда при желании можно было прийти и по-настоящему взглянуть на Вселенную и на миллиарды и миллиарды звезд, которые потоком лились навстречу, и этот поток никогда не иссякал, словно взбесившиеся молочные реки, выливающиеся из божественных молочных бидонов. Восхитительные страшилки или, с другой стороны, если хотите, следы божественного недомогания Господа Иеговы, погрузившегося в сон, до тошноты уставшего от своего Творения и порождающего динозавровы миры, вращающиеся вокруг сатанинских солнц…»
«Внезапно их тихое спокойствие нарушил еще один вклинившийся между ними голос. Пока они стояли у балюстрады, отец Нивен настроил транзистор, чтобы узнать точное время. Из нового марсиано-американского небольшого поселения, которое находилось среди простиравшейся внизу пустыни, передавали новости. Вот что они услышали: – …как говорят, в окрестностях города. Это первое сообщение о марсианине, появившемся в нашей общине в нынешнем году. Мы настоятельно советуем гражданам с уважением относиться к любым подобным гостям. Если…»
«Старый трясущийся «фордик» ехал по дороге, зарываясь носом в желтые хлопья пыли, которые еще с час будут кружить, прежде чем снова осесть среди той особенной дремоты, которая окутывает все вокруг в самый разгар июля. Где-то далеко их ожидало озеро, прохладно-голубой бриллиант, купающийся в сочно-зеленой траве, но до него действительно было еще далеко, и Нева с Дугом тряслись в своей консервной банке, каждый винтик которой раскалился докрасна, на заднем сиденье в термосе бултыхался лимонад, а на коленях Дуга медленно закисали сэндвичи с круто поперченной ветчиной. И мальчик, и его тетя жадно вдыхали горячий воздух, который еще более раскалялся от их разговоров…»
Говорят: «Человек – кузнец своего Счастья!», «Человек – хозяин своей Судьбы!» Но, кто ответит на вопрос: В какой мере, степени? Каков наш вклад? Может быть, мы не так уж самостоятельны, как нам то кажется. Может быть, всё же, что-то записано в анналах Судьбы, где-то нас ведут, от чего-то оберегают, а где-то нам помогают и лишь что-то мы в состоянии изменить, сделать сами.