«Я перебираю все слова, сваленные в моей памяти. Память – не архив. В ней никогда не бывает порядка. В ней если даже что-то и найдешь, вряд ли точно поймешь: когда и кем это было сказано или сделано. «Мой папа был командиром танковой части…» – прошептал откуда-то издалека твой голос. Ты это сказала на второй день нашего знакомства…»
«На улице сыпал снег. Пушистый, лохматый, ленивый, как перебравший украинского гостеприимства ирландский турист. И по этому утреннему снегу, такому чистому и праздничному, не спеша прогуливались мы с Мариной. Мороз нас только бодрил, румянил наши лица. Лисья шуба надежно защищала Марину от холода. Правда, красная лыжная шапочка с надписью «Нескафе» казалась странноватой…»
«Лучшее лекарство от болезни – это сюрприз! Конечно, есть такие болезни, от каких никакой сюрприз не поможет. И наоборот, есть такие сюрпризы, что хуже любой болезни. Но мы не об этом. В 17–00 Алина получила новые анализы и сразу бегом к своему врачу Елене Сафроновне…»
«…Он отмотал веревку от крюка, вбитого в причал, и кинул ее в лодку. Потом, присев на корточки и ловко вытянув ногу с протезом, оттолкнул лодку от причала. Она прошла между другими лодками и стала разворачиваться по течению. Бочо повернул ее носом против течения и стал грести. Сторож, не глядя на них, ушел в темноту. Они плыли по мутно-желтой реке, озаренной луной. Было тихо. Иногда перелаивались собаки с одного берега на другой. Чик следил за поверхностью воды, чтобы не прозевать какую-нибудь корягу. Бочо старался не выходить на середину реки, потому что там течение было быстрей и грести против него было трудней…»
«…Чик взял у мамы нож, положил курицу на землю и наступил ногой на ее лапки. Но так наступил, чтобы ей было не очень больно. Курица лежала в доверчивом ожидании, и это было особенно неприятно Чику. Если бы она кричала, трепыхалась, вырывалась, было бы не так жалко. Чик схватил ее левой рукой за белоснежную шею, слегка вытянул ее, чтобы сподручней было резать, и вдруг, представив на этой белоснежной шее кровь, которая брызнет из-под ножа, замер. Он подумал, что его, может быть, даже стошнит. Но он в то же время еще сильней почувствовал, что стыдно признаться в этой жалости и перед мамой, и перед всеми ребятами. Он бросил шею курицы и большим пальцем левой руки провел по острию ножа, якобы еще раз проверяя, насколько он наточен. – Нож тупой. Не могу, – сказал Чик очень решительным голосом…»
«…к городу у чегемцев было сложное отношение. С одной стороны, чегемцы подсмеивались над городскими людьми за их дебиловатость по части знания обычаев застолья и родственных отношений. С другой стороны, они уважали городских, но не потому, что у городских людей было больше научных знаний. Это Чик счел бы нормальным. Но на самом деле чегемцы уважали городских жителей за то, что они не пашут, не сеют, не пасут скот, а живут вроде не хуже. Чегемцы считали, что сами они ишачат, а городские люди приловчились жить, не ишача, по конторам расселись. Они их уважали, потому что в них оказалось больше ловкости и хитрости. А ведь иначе не объяснишь, почему деревенские ловкачи стремятся переехать в город, а из городских никто не стремится переехать в деревню…»
«…Вот что придумал Чик. Он много раз замечал, что взрослые футболисты, собираясь бить пенальти, порой по нескольку раз подходят к мячу и капризно подправляют его, чтобы он удобней стоял. И Чик догадался, что это можно использовать. Надо пару раз подойти к мячу, подправить его, потом отойти, изобразить на лице неудовольствие (опять не так стоит!), снова подойти якобы для перекладывания мяча и тут неожиданно пнуть его без разгона. Вратарь не успеет и глазом моргнуть – мяч в воротах!…»
«…Он достал из-за буфета свой лук и три стрелы с жестяными наконечниками, заточенными напильником. Чик проверил на пальце наконечники, словно за ночь их могли притупить мыши. Нет, наконечники в порядке. Он надел на плечо лук тетивой вперед, как ружейный ремень. Заткнул за пояс стрелы. Наконечниками вверх, чтобы не царапали ноги. Потом стал шевелить животом, прислушиваясь, где и как наконечники упираются в живот. Приладил так, чтобы не упирались. Теперь он себя чувствовал не хуже, чем те воины, что изображены в учебнике древней истории…»
«…Не будем скрывать. Чик играл в деньги. Как хороший дворянин, он почти всегда был в проигрыше. Чик слишком сильно волновался и от этого проигрывал. Он очень хотел выиграть и от этого очень волновался. А оттого, что проигрывал, он еще сильнее хотел выиграть. А оттого, что еще сильнее хотел выиграть, он еще сильнее волновался и тем вернее проигрывал. В те времена играли в «накидку», или, как чаще говорили, в «расшибаловку». С некоторого расстояния бросались тяжелые царские пятаки, и чей пятак падал ближе к серебристому столбику монет, тот и разбивал его…»
«…Всем досталось по персику, но в вазе, стоявшей прямо перед Чиком, оставался еще один персик, и Чик был сильно озабочен его судьбой: кому он достанется? Тетушка вроде про него и забыла, но взять самому было неудобно, потому что тетушка могла остановить его попытку и, не стесняясь присутствия малознакомой женщины, пристыдить его. Чтобы обратить внимание тетушки на этот неиспользованный персик, Чик несколько раз отгонял от него мух, а один раз даже раздраженную осу. Он ждал, что тетушка обратит на это внимание и в конце концов скажет: «Съешь, Чик, этот персик, чтобы не собирать здесь мух!» Но тетушка, увлеченная разговором, не замечала Чика, и судьба последнего персика оставалась неясной…»