Посвященный Льву Толстому «Рассказ о семи повешенных» представляет собой историю приговоренных к смертной казни революционеров, в которой Андреев исследует психологию людей, их стремление к жизни, несмотря на неминуемую гибель… Иуда из Кариота – символ предательства, великий грешник, обрекший Иисуса Христа на смерть. При этом Иуда, пожалуй, самый загадочный евангельский персонаж – тем он и притягателен для Леонида Андреева с его интересом к противоречиям в человеческой душе. Повесть «Иуда Искариот», по словам самого автора, – «фантазия на тему о предательстве, добре и зле». Андреев пытается понять, что руководило поступками Иуды и почему он убивает себя. Писатель наполняет евангельский сюжет предательства психологическим содержанием, размышляя о любви и ненависти, страдании и жертвенности, случайном и неизбежном. В сборник также вошли роман «Дневник Сатаны», повести «Жизнь Василия Фивейского», «Рассказ о семи повешенных» и другие произведения разных периодов творчества Андреева. © ООО «Издательство АСТ», 2023
«Он сильно пил, потерял работу и знакомых и поселился в подвале вместе с ворами и проститутками, проживая последние вещи. У него было больное, бескровное тело, изношенное в работе, изъеденное страданиями и водкой, и смерть уже сторожила его, как хищная серая птица, слепая при солнечном свете и зоркая в черные ночи. Днем она пряталась в темных углах, а ночью бесшумно усаживалась у его изголовья и сидела долго, до самого рассвета, и была спокойна, терпелива и настойчива. Когда при первых проблесках дня он высовывал из-под одеяла бледную голову с глазами травимого зверя, в комнатке было уже пусто, – но он не верил этой обманчивой пустоте, которой верят другие…»
«В тот день с самого рассвета на улицах стоял странный, неподвижный туман. Он был легок и прозрачен, он не закрывал предметов, но все, что проходило сквозь него, окрашивалось в тревожный темно-желтый цвет, и свежий румянец женских щек, яркие пятна их нарядов проглядывали сквозь него, как сквозь черный вуаль: и темно и четко. К югу, где за пологом туч пряталось ноябрьское низкое солнце, небо было светло, светлее земли, а к северу оно спускалось широкой, ровно темнеющей завесой и у самой земли становилось изжелта-черным и непрозрачным, как ночью. На тяжелом фоне его темные здания казались светло-серыми, а две белые колонны у входа в какой-то сад, опустошенный осенью, были как две желтые свечи над покойником. И клумбы в этом саду были взрыты и истоптаны грубыми ногами, и на сломанных стеблях тихо умирали в тумане запоздалые болезненно-яркие цветы…»
Волнующая и вдумчивая история блестящего русского писателя Леонида Андреева, известного мастера драматургии и психологического рассказа! Иуда из Кариота – символ предательства, великий грешник, обрекший Иисуса Христа на смерть. При этом Иуда, пожалуй, самый загадочный евангельский персонаж – тем он и притягателен для Леонида Андреева с его интересом к противоречиям в человеческой душе. Повесть «Иуда Искариот», по словам самого автора, – «фантазия на тему о предательстве, добре и зле». Андреев пытается понять, что руководило поступками Иуды и почему он убивает себя. Писатель наполняет евангельский сюжет предательства психологическим содержанием, размышляя о любви и ненависти, страдании и жертвенности, случайном и неизбежном. В сборник также вошли роман «Дневник Сатаны», повести «Жизнь Василия Фивейского», «Рассказ о семи повешенных» и другие произведения разных периодов творчества Андреева. © ООО «Издательство АСТ», 2023
«Помощник присяжного поверенного Толпенников выслушал в заседании суда две речи, выпил в буфете стакан пустого чаю, поговорил с товарищем о будущей практике и направился к выходу, деловито хмурясь и прижимая к боку новенький портфель, в котором одиноко болталась книга: „Судебные речи“. Он подходил уже к лестнице, когда чья-то большая холодная рука просунулась между его туловищем и локтем, отыскала правую руку и вяло пожала ее…»
«Временами Сашке хотелось перестать делать то, что называется жизнью : не умываться по утрам холодной водой, в которой плавают тоненькие пластинки льда, не ходить в гимназию, не слушать там, как все его ругают, и не испытывать боли в пояснице и во всем теле, когда мать ставит его на целый вечер на колени. Но так как ему было тринадцать лет и он не знал всех способов, какими люди перестают жить, когда захотят этого, то он продолжал ходить в гимназию и стоять на коленках, и ему казалось, что жизнь никогда не кончится. Пройдет год, и еще год, и еще год, а он будет ходить в гимназию и стоять дома на коленках…»
«Важен день, когда впервые увидишь человека, да когда этот первый раз по воле судьбы останется и единственным: налагает свою печать природа. И Лев Николаевич Толстой, которого я видел один и единственный раз, навсегда останется для меня в ореоле чудесного апрельского дня, в весеннем сиянии солнца, в ласковых перекатах и благодушном погромыхивании апрельского грома. Пусть он сам знал и осени дождливые и зимы: для меня, случайного человека, он явился весною и весною с последним взглядом ушел…»
«Измученный жуткой неопределенностью дня, я заснул одетый на постели, когда жена разбудила меня. В руке у нее колыхалась свеча, и среди ночи она показалась мне яркою, как солнце. А за свечою колыхался бледный подбородок и неподвижно темнели огромные, незнакомые глаза…»
«Федор Юрасов, вор, трижды судившийся за кражи, собрался в гости к своей прежней любовнице, проститутке, жившей верст за семьдесят от Москвы. На вокзале он сидел в буфете I класса, ел пирожки и пил пиво, и ему прислуживал человек во фраке; а потом, когда все двинулись к вагонам, вмешался в толпу и как-то нечаянно, подчиняясь общему возбуждению, вытащил кошелек у соседа, пожилого господина. Денег у Юрасова было достаточно, даже много, и эта случайная, необдуманная кража могла только повредить ему. Так оно и случилось. Господин, кажется, заметил покражу, потому что очень пристально и странно взглянул на Юрасова, и хотя не остановился, но несколько раз оглянулся на него…»
«Нам не спалось. Мы вошли в вагон с желанием отдохнуть в его призрачных потемках под говор колес, под ритмическое колыхание мягких диванов, когда дремотная мысль точно плывет по волнистому безбрежью, – а случилось так, что мы о чем-то заговорили, о каких-то совсем далеких людях и вещах, и проговорили полночи. Не знаю отчего, но все люди в дороге становятся философами: оторванные от обычного, они точно просыпаются и с удивлением смотрят назад и вперед, и вспоминают очень далекое, и грезят о таком же далеком грядущем…»