«– Что вы на это скажете? – спросил мистер Карлсон, окончив изложение своего проекта. Крупный углепромышленник Гильберт ничего не ответил. Он находился в самом скверном расположении духа. Перед самым приходом Карлсона главный директор сообщил ему, что дела на угольных шахтах обстоят из рук вон плохо. Экспорт падает. Советская нефть все более вытесняет конкурентов на азиатском и даже на европейском рынках. Банки отказывают в кредите. Правительство находит невозможным дальнейшее субсидирование крупной угольной промышленности Рабочие волнуются, дерзко предъявляют невыполнимые требования, угрожают затопить шахты. Надо найти какой-то выход…»
«Странное впечатление производили эти руины времен римского владычества древней Лютецией, затерявшейся среди домов Латинского квартала. Ряды каменных полуразрушенных скамей, на которых когда-то рукоплескали зрители, наслаждаясь кровавыми забавами, черные провалы подземных галерей, где рычали голодные звери перед выходом на арену… А кругом такие обычные скучные парижские дома, с лесом труб на крышах и сотнями окон, безучастно смотревших на жалкие развалины былого величия…»
«– По всему видно, что Вироваль – знаменитый врач. – Приходится согласиться, если это видно даже абсолютно слепым. – Откуда вы знаете, что я абсолютно слепой?..»
«Высокий, грузный председатель правления инженер Гейден сидел за большим письменным столом и перебирал папки. Маленькие, живые глаза и медлительные движения толстых рук придавали ему сходство с добродушным медведем. Лампа ярко освещала стол. Большой кабинет тонул в полумраке. Только под потолком, у книжных шкафов, блестела алюминием двухметровая модель последнего дирижабля, словно он парил высоко в темном небе…»
«Джон Кемпбелл был старшим радистом морской радиостанции США в Гонолулу. Молодые помощники называли Кемпбелла „господином эфира“ Он знал позывные всех дальнодействующих радиостанций мира. Виртуозно отстраивался и настраивался. Имел эфирные знакомства во всех частях света. Для него не существовало границ и местного времени. Он жил во всех широтах и полюсах. На протяжении одной минуты он успевал излучить своим друзьям и „доброе утро“, и „добрый день“, и „добрый вечер“, и „доброй ночи“. И никогда не путал, где сейчас на земном шаре день, где ночь, где утро…»
«Он пришел в лес с песней. Багровый клуб лучей заходящего солнца запутался в чаще и, словно задыхаясь, угасал. Нетерпеливая тропическая ночь, не ожидая заката, вступала в лес с востока, ложилась на сухую почву, поднималась по толстым стволам вверх…»
В романе «Вечный хлеб» автор не только предвосхищает появление микробиологического производства, но и выступает как мастер социальной фантастики. Даже в наше время вопросы борьбы с голодом, ответственности учёного за своё изобретение, наживы спекулянтов (чей вечный хлеб – война и социальные катаклизмы) по прежнему актуальны. Писатель также предсказал появление «шаражек», мастерски описав тюремную лабораторию. Но основная тема произведения, это отличительная, исключительно беляевская тема счастья простого человека, выраженная темой моря. Согласно лицензии Attribution 3.0 Unported (CC BY 3.0) https://creativecommons.org/licenses/by/3.0/ В исполнении Kevin MacLeod http://freemusicarchive.org/music/Kevin_MacLeod/ Gagool Canon in D Major Mourning Song Ghost Dance P. I. Tchaikovsky: Dance of the Sugar Plum Fairy Согласно лицензии Public Domain Mark 1.0 https://creativecommons.org/publicdomain/mark/1.0/ В исполнении Scott Joplin https://freemusicarchive.org/music/Various_Artists_Kazoomzoom/Frog_Legs_Ragtime_Era_Favorites/ Maple Leaf Rag (1899, Z. Brewster-Geisz version) Scott Joplin – The Entertainer (1902, piano roll) Scott Joplin – Pine Apple Rag (Scott Joplin piano roll) Scott Joplin – Original Rags (1900, piano roll)
«Было болото. И был мальчик. Болото называлось Чертовым, мальчика звали Панасиком, а по школьному прозвищу Кулик. И в самом деле, как не Кулик: длинноносый, у болота живет и болото хвалит…»
«Во время своих прогулок в окрестностях Симеиза я обратил внимание на одинокую дачу, стоявшую на крутом склоне горы. К этой даче не было проведено даже дороги. Кругом она была обнесена высоким забором, с единственной низкой калиткой, которая всегда была плотно прикрыта. И ни куста зелени, ни дерева не виднелось над забором. Кругом дачи голые уступы желтоватых скал; меж ними кое-где росли чахлые можжевельники и низкорослые, кривые горные сосны…»
«В Судетах с юга на север тянутся кристаллические Регорнские горы с широкими закругленными верхами, поросшими хвойным лесом. Среди этих гор, находящихся почти в центре Европы, есть такие глухие уголки, куда не доносятся даже раскаты грома мировых событий. Как величественные колонны готического храма, поднимаются к темным зеленым сводам стволы сосен. Их кроны так густы, что даже в яркий летний день в этих горных лесах стоит зеленый полумрак, только кое-где пробиваемый узким золотистым лучом солнца…»