«Кирик сумрачными глазами смотрел на сосновый, сколоченный из старых досок гроб. Покойник – отец – лежал на двух сдвинутых скамьях посреди избы, покрытый домотканым холстом. Желтое лицо его с заострившимся носом и прилипшими ко лбу волосами стало еще печальнее. На груди, где были скрещены руки, холст поднимался горбом…»
«У же давно в стенах бурсы велась ожесточенная война между начальством и учащимися. Противники, как две вражеских армии, подмечали слабые места друг друга, хитрили, выслеживали, мстили. Менялись инструкции, люди и нравы. Самое здание духовной семинарии, похожее на казарму или монастырскую гостиницу, было перестроено, но одно оставалось неизменным: та сущность, из-за чего велась война. И как раньше искали в спальнях под подушками сочинения Белинского и Гоголя, так двадцать или пятьдесят лет спустя искали Льва Толстого, Флеровского, Писарева, Чернышевского или последнюю книжку современного журнала…»
«В ряду наших больших писателей есть один, никем до сих пор не превзойденный по своему воздействию на пролетарско-крестьянскую литературу, это – Максим Горький. Речь идет в данном случае не только о художественной значимости произведений М. Горького, но, главным образом, о его личных непосредственных указаниях и советах, которые он давал и дает начинающим авторам…»
«Щаповаловский сход волнуется… Разгоряченные крики, наполняющие душную сборную избу, все растут и сливаются в упорный гул. Даже бородатые старики, всегда молчавшие, теперь жмутся плотной стеной к столу, протискиваются вперед плечами и локтями и с надсадой, уходя всем своим нутром в каждое слово, кричат: – Незачем выделять!.. На што ему земля?.. Все равно – пахать сам не станет, а Игошину продаст!..»
«…Жизнь отца Герасима была радостна и легка. Он священствовал в селе Суховедринке четвертый год. Приход попался богатый, причт – тихий и не кляузный, а – главное – матушка Антонина Васильевна, с которой он до свадьбы не сказал и двух слов, оказалась хорошей женой, не сварливой, не избалованной и во всем мужу послушной…»
«…Их было десять тысяч женщин, которые оставили своих мужей, чтоб создать особое женское царство и начать независимую жизнь. Казалось, что все на земле было подчинено господству женщин…»
«…Поезд подходил к станции Бологое. В третьем классе, по обыкновению, было душно, тесно и накурено. Пассажиры, успевшие перезнакомиться между собой, вели нескончаемую беседу. Около самого выхода из вагона в дружной оживленной кучке сидели: белокровная болезненная женщина в нанковой рыжей коротайке и черном платочке, с ребенком на руках: плотный краснощекий мужичина в поддевке и ватном суконном картузе, – по-видимому, прасол; солдат с тремя медалями и Георгием; неопределенный господин в очках и строгий благообразный старик с библейской седой бородой, белыми пушинами бровей и длинными прядями волос, подстриженных почти у плеч. Старик походил на сектанта…»
«Сумрачны подернутые туманной завесой дали. Обложной дождь уже третий день поливает дорогу и поля. Холодно по-осеннему, хотя только еще начало лета. Тучи низко и быстро несутся над землей косматыми птицами. Придорожные ветлы с отяжелевшими ветвями издали круглятся, как большие черные шатры. Пусто в полях, лишь кое-где копошатся, несмотря на дождь, люди…»
«Хорошо в августовские дни среди полей впивать ароматную сытость созревших хлебов. Золотыми шатрами грудятся скирды вдоль дороги. Поблескивают посевы подсолнечников в зыбком мареве погожего дня. На высоких и сухих местах спешно заканчивается уборка проса…»
«…Наш общий приятель художник Гриднев, человек много видевший и богатый житейским опытом, обладал двумя редкими качествами: с чисто женским любопытством он соединял удивительную способность быстро и легко подходить к людям, с которыми знакомился. Была в его душе какая-то притягивающая интимность, нравившаяся всем без исключения, и старикам, и молодежи, и в особенности женщинам. С большинством из нашего кружка Гриднев был в близких отношениях: ему поверяли сердечные тайны и нередко его же выбирали в качестве третейского лица при разных недоразумениях и спорах. Гриднев был доволен той ролью, которую играл среди нас, и за это в свою очередь платил нам рассказами, интересными уже тем, что в них мы старались угадать кого-нибудь из наших знакомых…»