ПолЛЮЦИя, ЛЮЦИфер, РевоЛЮЦИя. Часть 5. Олег Валентинович Ясинский

она станет моей законной женой».

      ***

      А еще я думал о неприступной и неизведанной мною Анне.

      «Сегодня, или завтра, ее похитят зомбаки – натешатся и выбросят, как сломанную куклу.

      И то место, которое она так не хотела мне отдавать, будет многократно использовано, разодрано и выпотрошено чужими.

      Велиал говорил, что она, тогда, в кабинете, вроде как смирилась со своей участью. Может быть…

      Но мне проще думать, что «нет!», что она пренебрегла мною.

      И ее «Негодяй!» по окончании свидания, и рефлекторное брезгливое содрогание плеч, когда я хотел ее обнять на прощание…».

      ***

      Я злорадно ухмыльнулся, вызывая в памяти надменное Анино лицо – обновленную копию лица Авдотьи Панаевой с известного портрета. Я представлял, каким оно будет после экзекуции.

      «И поделом! И незачем об этом думать».

      Повернул голову к Вере, которая пробовала в дороге читать и безуспешно боролась со сном. Обнял ее за плечи.

      Девушка подняла на меня сонливые глаза – там светилась благодарность и любовь.

      Глава шестая

      Вечер, 25 января 2014 года, суббота

      ***

      Проехав сотню километров по житомирской трассе, мы вышли на заметенную снегом обочину и поковыляли к селу.

      Благо, особого багажа у нас не было, а то пришлось бы нагруженными тащиться около трех километров по нечищеной дороге.

      ***

      Нет унылее картины, чем нынешняя украинская деревня зимой, в конце января.

      Еще на моей детской памяти, во времена Союза, в любое время года, даже зимой, деревня жила своей колхозной жизнью: по улицам сновали грузовики и трактора с прицепами; румяные, замотанные в нарядные платки доярки спешили на ферму; неспешно, скрипя деревянными большущими колесами, передвигались возы, запряженные парою лошадей, а то и одной лошадкой. На возах сидели невозмутимые ездовые, неспешно посасывая самокрутки да беззлобно похлопывая лошадок по крупу вожжами или батогом.

      Зимнее село моего детства жило, суетилось, пахло прелой соломой, мороженным силосом и навозом.

      Теперь же оно пахло независимостью, опустошением и смертью.

      ***

      По снежной целине мы с Верой добрались к бабушкиному дому, который вот уже семь лет стоял заброшенный. После маминой смерти я туда не наведывался.

      Ржавый замок долго держал нас на пороге, но победа над просевшей дверью радости не прибавила: в доме пахло сыростью и мышами. Пол в углах провалился, штукатурка местами обсыпалась, открывая унылые пятна из почерневшей дранки, скрепленной грязно-коричневой глиной.

      Освободив частицу пространства, и сделав его условно обитаемым, мы свалили вещи на кровать, принесли из сарая трухлых отсыревших дров и принялись растапливать печку, которая за столько лет бездействия рассохлась и напрочь не хотела отдать нам частицу своего тепла.

      Измученные, пропахшие сыростью и гарью, мы только к вечеру немного обустроились и сели перекусить.

      ***

      Жуя