Молоко львицы, или Я, Борис Шубаев. Стелла Прюдон

ойное будущее, если она найдёт в себе силы им правильно распорядиться, однако сможет она или нет – не знал никто. Красота Зумруд была переменчивой, словно погода: солнечный и ясный день в одно мгновение мог стать душным, невыносимым, чёрным от нависших туч. И предсказать, в какой момент ухудшится погода, не мог никто. Из зеленоглазой восточной красавицы Зумруд вдруг превращалась в жалкое серое существо, забивающееся в самый дальний угол дома, чтобы не попасться никому на глаза. Жена дяди, тётя Мильке, говорила, что в такие моменты Зумруд как будто покидает их дом и внутренне уходит во власть злых сил: прекрасное лицо её корчилось и желтело, а зрачки пребывали в суматошном танце, не останавливаясь ни на миг ни на одном предмете. При этом она постоянно чесала голову, как если бы в волосах завелись вши. Эти перемены так пугали тётю Мильке, что она подключила все свои связи, чтобы найти ей мужа, но в Нальчике все слишком хорошо знали их семью, поэтому выдавать её замуж следовало в другой город. Надо было очень торопиться. Ведь пока эти моменты случались редко и длились недолго, но может статься, что через пару лет от красоты не останется и следа. Пока же Зумруд была молоденькой хохотушкой, пока жизнь казалась ей яркой и полной света, всё казалось возможным. Она была уверена, что предназначена счастью – такому великому, безграничному счастью, которое заставит её вознестись к самым крайним пределам этого мира. Она ненавидела себя ту – грустную, молчаливую, уродливую – и если бы могла, умертвила бы её, сожгла бы лягушачью кожу и оставила бы себе лишь ту деятельную красавицу, которая успевала за месяц сделать столько, сколько другие не успевают за год. В такие дни Зумруд не знала, что такое плохое настроение, и даже недавней смерти родителей она могла смотреть в глаза, принимая её как данность. Жизнь продолжается, говорила она, и живые должны жить и радоваться, несмотря ни на что. Она шутила, хорошо училась в школе, помогала тёте по хозяйству, мало ела и почти не хотела спать. В один из таких дней к дяде по делам зашёл Захар Шубаев, визитёр из Пятигорска. Они пили чай и обсуждали дела, а Зумруд им прислуживала, как вдруг Захар спросил, не думают ли они выдавать Зумруд замуж.

      – За кого? – спросил дядя.

      – За меня, – ответил Захар.

      Повисла неловкая пауза. Только бог знал, как сильно дядя хотел выдать замуж свою болезненную племянницу. Однако маленький, некрасивый, бедный Захар Шубаев казался настолько неподходящей кандидатурой, что дядя проглотил язык. Поэтому он вышел покурить, оставив гостя сидеть одного в комнате, а когда вернулся в дом, пошёл прямиком на кухню, узнать у Зумруд, что она думает о сидящем в гостиной парне. Зумруд без промедления ответила, что он ей нравится: у него добрые глаза и сильные руки.

      Когда дядя вернулся в комнату к поникшему Захару и сказал ему, что единственным приданым Зумруд будет её красота, тот был в восторге. Неужели ему отвечают согласием? Он не мог поверить своим ушам, но уже к вечеру того же дня на безымянном пальце Зумруд сверкало золотое колечко с крошечным бриллиантом. Между обручением и свадьбой прошла всего одна неделя, и всю эту неделю Захар пребывал как во сне. Красота избранницы и пленила, и пугала его, но он отмахивался от страхов, представляя себе, как все вытаращат глаза от удивления и зависти, когда он привезёт Зумруд в Пятигорск. В том числе Дадашевы, которые устраивали для его сватовства к своей дочери непреодолимые препоны; теперь-то они будут кусать локти и жалеть об упущенном женихе. А нечего было откладывать обручение, набивая себе цену, параллельно подыскивая более выгодную партию для своей с каждым днём теряющей молодость дочери с длиннющими ногтями и крашеными ресницами. Совсем другое дело – Зумруд. Нежная, скромная, серьёзная. Когда она улыбается, света в комнате становится столько, что кажется, солнце сошло. Когда Захар приехал во второй раз, чтобы договориться о свадьбе, Зумруд была в чёрном платье, волосы убраны в платочек; она показалась ему ещё красивее, чем в первый раз, и невероятно хрупкой, и эта хрупкость так пленила Захара, что он без сомнений принял предложение дяди сыграть свадьбу тихо и в самом узком кругу. Он понимал, что Зумруд в трауре, поэтому сразу согласился, лишь бы не ждать год, и уже через неделю стал женатым мужчиной.

      Поскольку о свадьбе знали лишь считаные единицы, некому было рассказать Захару правду о другом наследстве Зумруд, но когда он привёз молодую жену в родной Пятигорск и объявил о своём новом статусе, его встретили не поздравлениями, а сочувствием. Захар был обескуражен. Почему его не поздравляют – громко, весело, пусть порой и бестактно, с красавицей женой? Почему его жену как будто не замечают? Почему его приятели общаются с ним так, словно он по-прежнему холостяк, предлагают пойти по девочкам? Ответ пришёл очень скоро. Его брат Натан пришёл к нему и, даже не заходя домой, произнёс речь, лишившую Захара сна на несколько дней.

      – Представь, что ты хочешь купить машину, – сказал он, затягиваясь сигаретой. – Ты десять лет копишь деньги на подержанные «Жигули», но когда приходишь за ними, тебе за те же деньги отдают новенький серебристый «Мерседес». Трудно представить? Ты подумаешь, что в этом есть какой-то подвох. Если у тебя есть голова на плечах, ты от такого щедрого подарка откажешься. Так и с женой. Тебе не отдали в жены дурнушку Дадашевых, выставив кучу условий, и вдруг просто так, безо