Завоеватель. Конн Иггульден

вырвавшийся из горла, как из ловушки. Тишина казалась бесконечной, собственный пульс звучал в ушах Огуль барабанной дробью. Сверток пришел в движение – его медленно покатили к каналу.

      Когда ледяная вода накрыла ее, Огуль дико забилась, глядя, как вокруг лопаются серебряные пузырьки. Войлочный сверток быстро пошел ко дну. Огуль задержала дыхание и терпела, сколько могла.

* * *

      Ночь выдалась холодная, но Сорхахтани лежала под одной простыней. Хубилай склонился над ней, а взяв за руку, чуть не отпрянул: такой горячей была мать. Прокатившаяся по Каракоруму лихорадка уже шла на убыль: день ото дня заболевало все меньше людей. Так случалось каждое лето: зараза терзала десятки или сотни горожан, зачастую еще не окрепших от прошлой немочи.

      Со слезами на глазах Хубилай смотрел, как мать задыхается от кашля. Сорхахтани изгибалась дугой, слабые мышцы напрягались. Приступ закончился, она судорожно вдохнула воздух. Женщина жалела, что сын видит ее такой изнуренной. Она улыбнулась, хотя глаза ее были тусклыми и безжизненными.

      – Продолжай, – попросила она.

      – Яо Шу заперся у себя в покоях. Никогда не видел его таким расстроенным. Бедная Огуль! Ужасная смерть…

      – Смерть всегда ужасна, – прохрипела Сорхахтани. – Иначе не бывает, Хубилай. Нам дано лишь не замечать ее, пока она не настигнет нас. – Говорить было невыносимо тяжело, и Хубилай попробовал остановить Сорхахтани, но она лишь отмахнулась. – Люди на это великие мастера. Живут, понимая, что умрут, часто говорят об этом, а сами не верят. Каждый втайне надеется, что именно его смерть обойдет стороной, что именно он будет жить вечно и не состарится. – Она снова закашлялась; Хубилай морщился и терпеливо ждал, пока мать снова сможет дышать. – Вот и я даже сейчас надеюсь… выжить. Сынок, я старая дура.

      – Не старая и не дура, – тихо возразил Хубилай. – Ты до сих пор мне нужна. Чем бы я занимался, если бы не разговаривал с тобой?

      Сорхахтани снова улыбнулась, ее лицо сморщилось, как старая тряпка.

      – Я не хочу… отправляться к твоему отцу сегодня же. Хочу сказать Мункэ, что я думаю о его казнях.

      Хубилай скривился.

      – Судя по слухам, он потряс воображение царевичей и военачальников. А кому по вкусу бойня? Они называют его новым Чингисом.

      – Наверное, так оно и есть, – задыхаясь, проскрипела Сорхахтани.

      Хубилай поднес ей чашу с яблочным соком, который она выпила с закрытыми глазами, и заметил:

      – Мункэ мог прогнать Огуль-Каймиш и ее старую служанку.

      Он изучал житие своего деда и подозревал, что мать права, однако это не избавляло от горечи. Менее ста казней – и его старший брат прослыл безжалостным. Разумеется, как правителю, это ему не мешало. Люди считали Мункэ символом эпохи новых завоеваний. И, вопреки опасениям и личной неприязни, Хубилай понимал, что люди правы.

      – Он станет ханом, сынок. Не оспаривай его решений. Запомни, твой брат не Гуюк. Мункэ силен.

      – И глуп, – шепнул Хубилай.

      Сорхахтани