Посох вечного странника. Михаил Константинович Попов

– он и сам не понимает. Любопытство? Едва ли. Он насмотрелся казней. Умирая, все корчатся одинаково. У всех алая кровь, у всех течёт моча и брызжет кал. Злорадство? Тоже нет. Злорадство вызывает поверженный враг. Казнить будут сообщников и, наверно, случайного бродягу. Сострадание? Ему такое неведомо.

      У подножия Лысой горы Варавва замирает. Дальше нельзя. Тут последняя кайма кустарников. Иначе могут заметить. Но главное, что его останавливает, – склон. Не заметят его, но и он не разглядит ничего.

      Процессия втягивается на гору и растекается вокруг лобного места. Большинство собравшихся встают спиной к солнцу. Варавве это на руку – не заслонят обзора. Но с другой стороны, опасно – могут заметить, ведь он как раз против солнца. Варавва присматривается. Глаза зевак устремлены на центр, к высоким крестам. Им явно не до него. И он уже без опаски переводит взгляд на лобное место.

      Возле крестов двое его сообщников, они согбенны и понуры. Подле них легионеры. Чуть поодаль виден третий крест, видимо, тот, что всю дорогу плыл над толпой. Крест стоит, опираясь на короткую перемычку. Это напоминает мачту. Корабль затонул, мачта сломана, а рея упорно просится в небо.

      Склон скрадывает часть обзора. Не всё видно. Но фигуру, простертую возле того креста, Варавва различает. Устало поникшие плечи, безвольно протянутая вдоль бруса рука. Лица несчастного не видно, его заслоняют ниспадающие пряди волос, но по белому хитону с золотистым подбоем Варавва догадывается, что это тот, кого он уже видел.

      Варавва переводит глаза на своих сообщников. Их чем-то поят, скорее всего вином. Потом лёгкими тычками подгоняют к крестам. Как безвольно, как покорно недавние смутьяны идут на казнь.

      – Бараны! – шепчет Варавва. – Хотя бы пальцем пошевелили!

      Всё происходит быстро и даже буднично. Две стремянки, два легионера. Один поддерживает воздетого на крест осуждённого, другой попеременно прикручивает к перекладине его руки. Несколько минут – и вот уже один зависает на крестовине, корчась от вывернутых в изломе предплечий. Ещё несколько мгновений – и вот уже второй начинает трепетать, пристёгнутый сыромятными ремнями к перекладине.

      Толпа внимает их корчам и стонам без сочувствия, однако и без злорадства. Она словно не торопится проявлять эмоции, приберегая их для финала.

      Легионеры ждать не заставляют. Они склоняются над простёртым бродягой и рывком ставят его на ноги. Колени несчастного подгибаются, но упасть ему не дают. Доносится какая-то команда. С него срывают белый нарядный хитон, оставляя совершенно нагим. Один из легионеров, по виду старший, обводит взглядом толпу и протягивает к зевакам руку. Просит или требует? Конечно, требует. Даже если просит. Где это видано, чтобы завоеватель просил что-то у побеждённого. Вон каким превосходством пышет его калёное лицо!

      Из толпы иудеев выныривает какая-то фигура. Ба! Да это опять купец. Выходит, и тут впереди всех оказался. Шустрый, однако! И чего это он нащупал в своей дорожной суме? Ага! Какую-то алую ткань.