Искусство жить. Реальные истории расставания с прошлым и счастливых перемен. Стивен Гросс

вечером после ужина одна из девочек постарше отвела ее в туалет и стала совать два пальца в рот, чтобы вызвать рвоту. «Это точно так же, как отсасывать у мальчиков, просто открываешь рот и берешь поглубже», – сказала она ей.

      Учиться в пансионе становилось все сложнее и сложнее. Лили успокаивала себя мыслями о том, что она – девушка способная, что ей все будет по плечу, что в течение года-двух она найдет себе парня, влюбится, и все постепенно наладится. Но все шло совсем не так, как хотелось. Лили не могла есть и спать. Она ни разу не пропустила занятий, но вела себя все более и более беспокойно.

      – У меня не было никакой депрессии, я просто гнала и гнала себя вперед. В результате у меня, как у несущейся на бешеной скорости машины, начали отлетать колеса… Я перестала держаться на плаву.

      – То есть девочка из сна – это вы, – сказал я.

      – Но если это я, то как же я могу смотреть за Элис?

      – Вполне возможно, что сон как раз об этом.

      Лили признала, что ей действительно было трудно концентрироваться на Элис, пока она гостила у родителей.

      За время этого визита она регрессировала. Она чувствовала, как из нее выветривается ее взрослое «я», куда-то исчезает мать, которой она была только что.

      – Знаете, это было как у заложников, когда они забывают про внешний мир и начинают мыслить точно так же, как их похитители. Стокгольмский синдром.

      У меня возникла мысль, что Лили пытается трансформировать свой визит к родителям в серию комических скетчей. На каждом шагу повествования, как раз в те моменты, когда я ждал от нее рассказа, как она была обижена или расстроена, она вставляла какую-нибудь ударную смешную концовку – «будто у меня блохи» или «она что, считает, я умею взглядом, как рентгеном, комоды просвечивать?».

      Через приоткрытое окно с улицы донеслись крики и хохот детей, направлявшихся на расположенную по соседству детскую площадку. Пока мы с Лили молчали, пережидая этот шум, я невольно задумался о самом термине «ударная концовка», в котором присутствовал явный намек на насилие. А потом вдруг вспомнил представление про Панча и Джуди[1].

      Несколько месяцев назад, прямо перед Рождеством, хозяева одного из местных магазинов наняли актеров, которые играли сценки из жизни этих персонажей. Я привел детей, и мы смотрели спектакль: Джуди куда-то ушла из дома, оставив малыша под присмотром Панча. Вечно безалаберный и бестолковый мистер Панч сначала забыл про ребенка, потом сел на ребенка, а потом даже еще и покусал ребенка. Вернувшаяся домой Джуди, как всегда, вытащила дубинку и задала своему непутевому мужу хорошую трепку. Я замерз и мечтал как можно скорее отправиться домой, но детей от спектакля было не оторвать. Мы досмотрели до самого конца.

      – Одна из проблем с вашими шутками заключается в том, что после них у нас с вами создается впечатление, что мы поговорили о чем-то, что вас беспокоит… Скажем,

1

Панч – персонаж театра кукол, британский аналог нашего Петрушки, все приключения которого происходят, как правило, в кругу семьи. В оригинале идет игра слов: punchline (ударная концовка) и кукольный персонаж Punch. – Здесь и далее прим. перев.