Менуэт Святого Витта. Александр Громов

что теперь трудно понять, кто есть кто.

      – Мелочи, – отметаю. – Подумаешь – имена… Ты давай по существу.

      Смешок.

      – Чего там – по существу. Едва начал, а уже чего-то хочешь. Продолжай кропать, а я посмотрю.

      Вскипаю. Успокаиваюсь.

      – Не хами, потомок. Все-таки я старше тебя лет на двести… или на триста?

      – Не скажу. – Он начеку и легко разбивает мои неуклюжие поползновения узнать больше, чем мне положено.

      Сейчас я начну канючить, отвернитесь.

      – Ну хотя бы скажи… было все это? То есть – будет? «Декарт», Стефан, Питер…

      – И главное, дети, переставшие взрослеть?

      – Да! Было?

      Короткое молчание.

      – Ну… было.

      Гудки в трубке: ту-у… ту-у… ту-у…

      Каша в голове. Геркулес с изюмом.

      Ужаснусь я потом. А пока – радуюсь…

      5

      Лодка была длинная, из легкого блестящего металла, с хищно заостренным носом и узкой, ровно срезанной кормой. Когда-то в корме помещалась дюза маршевого двигателя, но потом дюзу сняли, двигатель выбросили за ненадобностью, горючее мало-помалу сожгли, начинку исследовательской ракеты одно время пытался использовать Уве для каких-то своих нужд, а пустой корпус распилили вдоль и получили две лодки. Одна разбилась пять лет назад на порогах Безумной реки, другая большей частью лежала кверху днищем под навесом внутри частокола, в повседневной жизни была не нужна и изредка приводилась в порядок для затеваемых Питером экспедиций, если таковые намечались по воде. Остойчивость лодки при полной загрузке оставляла желать, маневренность тоже, но ходкость была удовлетворительная.

      Несмотря на умытый блеск металла, лодка была старая. Вмятины на корпусе, оставленные камнями порогов, были осторожно выправлены, загрунтованы, залиты самодельным пластиком, выровнены заподлицо с обшивкой и тщательнейшим образом отшлифованы и отполированы. Этой работы Питер не доверял никому – гнал всякого, кто осмеливался приблизиться с доморощенными советами. За время экспедиции на днище прибавилось несколько свежих царапин, но Питер считал их несущественными.

      Ему хотелось считать их несущественными – так точнее.

      Эту ночь всем троим пришлось провести под лодкой на голом, полого сбегающем к реке склоне, усеянном выпирающими из лишайника валунами. Выше начинался и тянулся за вершину холма чахлый полулес-полукустарник, но никто не выразил желания в нем заночевать. Питер все же сбегал до вершины и обратно, порыскал и, вернувшись, сообщил, что опасности нет. Двое младших – мальчик и девочка, – промокшие и вымотавшиеся за день, встретили это сообщение почти равнодушно.

      Нужно было торопиться: еще час назад стало ясно, что надвигается дождь. Лодку втащили до половины подъема и, перевернув, закрепили камнями. С нижней стороны склона под бортом оставили лаз, а с верхней навалили земли и лишайника, чтобы дождевые струи не затекали под лодку. Когда огромный бледно-желтый диск упал за холмы на том берегу и в распадке вспыхнул и сгорел ослепительный зеленый луч, ночлег был готов, и Питер успел еще сбегать разведать