Завтра были девяностые. Сергей Семипядный

За окнами – самый большой и наиболее обогреваемый кабинет этого здания. В ящике стола водятся крошки манника, а кресло значительную часть дневного времени прогревается его хозяином, большим креслоседом.

      И в десять часов двадцать шесть минут этого субботнего дня оно неожиданно скрипнуло, прогибаясь под тяжестью объёмистого источника букета гастрономических запахов. Бежать некуда, да и малейший шорох может стоить жизни. Затаиться и ждать, сомкнув хитиновые зубцы! Удобный момент уплотнить пространство в надежде на будущий разряд? Но это пресноводные жгутиковые – то животные, то растения, а люди и насекомые могут веками терпеливо брести по подпороговой канавке, надеясь чёрт-те на что.

      И людей можно понять. При желании. Эта вечная избиваемость мысли! Атмосфера бесчисленных войн, иноземных вторжений и внутренних распрей, смут, заговоров и дворцовых переворотов… Всё – в колючем мешке стихийных бедствий. И гаснут всполохи интеллекта.

      И ткётся пряжа мыслей паутиной по углам замкнутого пространства трёхмерного человеческого мирка, где рвут её вихри аффективных движений бесконтрольной материи.

      И пыль времён хоронит обрывки узоров. Время всё тащит за собой. Когда-нибудь люди и тараканов победят.

      А пока из человека, сидящего в кресле, мысли лениво текли в никуда – их удержать человек не пытался, знал, что они всё равно бы ушли – только оставили б в слабеньком мозге тысячи зон возбуждённой коры – а в них народились бы новые мысли, своими углами царапали б мозг – и мозг, рефлексируя, всё уплотнялся б, свивая извилины в тесный клубок, – в итоге всё это могло привести бы к прощанию с креслом и массе хлопот.

      Да, взаимоотношения человека, кресла и мыслительных процессов гармоничны и покойны:

      Фьють-фью-ю-фьють-фью-ю-фьють-фью-ю-фьють,

      Фьють-фью-ю-фьють-фью-ю-фьють-фью-ю-фьютик.

      И не следовало креслодаву ящик стола выдвигать.

      Сделал-то он это без всякой необходимости. Чтобы руки занять. И увидел вылупленца единственного не съеденного буфетскими прусаками яйца изгнанных чёрных тараканов. «Чёрный таракан!!!» Ослабил галстук и бросился ловить его, но не поймал. Расстроился, хотя и не знал, необходимо ли было таракана выловить и убить, или это значения уже не имело.

      А этот бросок хищника – что это? Рефлекс запечного детства, или включилась одна из примитивнейших программ инстинктивного поведения? В любом случае – раб ситуации, легко скувыркнувшийся на упрощённый уровень одноэтапного мышления.

      А чёрный таракан – что тут такого? Ерунда, бессмыслица, нелепица! Как сказал бы поэт, бывший юный барабанщик, «тьфу-тьфу, тьфу-тьфу-тьфу». Вот если бы жук-часовщик бил головой по деревянным стенкам своих ходов – верная примета.

      И все-таки хозяин кабинета и его потрохов, как шарик на резинке, задёргался на невидимом отростке шкафчика с бронзовой ручкой коньячного цвета. Наконец ручка зацепилась за его пальцы, дверца открылась, стограммовый бокальчик наполнился золотистой жидкостью, а молекулы виноградного