Мельмот Скиталец. Чарлз Роберт Метьюрин

верно, но мне ты можешь доверить все свои побуждения.

      – Мне нечего вам доверить.

      – Я это знаю, я не имею никакого права рассчитывать на твое доверие; побереги его для более достойных друзей.

      Поведение его мне показалось странным: он просил меня оказать ему доверие и в то же время заявлял, что понимает, что мне, в сущности, нечего ему доверить, прося одновременно, чтобы я избрал для этой цели более близкого друга. Я, однако, молчал до тех пор, пока он не сказал:

      – Брат мой, тебя же снедает тоска.

      Я продолжал молчать.

      – Если на то будет Господня воля, я помог бы тебе найти средства справиться с нею.

      – И что, эти средства вы рассчитываете найти в стенах монастыря? – спросил я, посмотрев ему в глаза.

      – Да, дорогой брат, да, конечно, весь монастырь, например, обсуждает теперь, в какие часы лучше начинать утрени, настоятель хочет, чтобы они опять начинались в положенный час, как раньше.

      – А велика ли разница?

      – Целых пять минут.

      – Действительно, это очень важный вопрос.

      – О, стоит тебе только один раз это понять, как ты обретешь в монастырской жизни счастье, и ему не будет конца. Здесь постоянно что-то узнаешь, о чем-то тревожишься, из-за чего-то споришь. Дорогой брат, постарайся вникнуть в эти вопросы, и тебе не придется тогда жаловаться на скуку – у тебя не останется ни одной свободной минуты.

      Я пристально на него посмотрел и сказал спокойно, но, должно быть, достаточно выразительно:

      – Выходит, что мне надо возбудить в себе раздражение, недоброжелательство, любопытство – словом, любую из тех страстей, от которых меня должна была спасти ваша обитель, – и все это только для того, чтобы жизнь в этой обители оказалась мало-мальски сносной. Простите меня, но я не могу, подобно вам, выпрашивать у Господа позволение заключить союз с Его врагом против порчи нравов, если, молясь об избавлении от нее, я в то же время поддерживаю ее сам своими поступками.

      Монах ничего не ответил; он только воздел к небу руки и осенил себя крестным знамением.

      – Да простит вам Господь лицемерие ваше, – прошептал я, а он в это время продолжал свою прогулку и, обращаясь к товарищам, повторял:

      – Он рехнулся, окончательно рехнулся.

      – Так что же теперь делать? – стали спрашивать все.

      В ответ я услышал только сдержанный шепот. Я увидел, как несколько голов наклонились друг к другу. Я не знал, что замышляют эти люди, да мне это было и не важно. Я гулял один – был чудесный лунный вечер. Я видел, как лунный свет струится сквозь листву деревьев, но мне казалось, что передо мной не деревья, а стены. Стволы их были словно из адаманта, и сомкнутые ветви их, казалось, говорили: «Теперь тебе никуда от нас не уйти».

      Я сел у фонтана, под сенью высокого тополя, место это я хорошо помню. Пожилой священник (незаметно подосланный ко мне общиной) уселся возле меня. Он начал свою речь с самых избитых утверждений о бренности земного существования. Я покачал головой,