Слуга Божий. Яцек Пекара

бы их грешные отношения оказались раскрыты. В том случае, конечно, если кровосмешение действительно имело место, а не было всего лишь выдумкой завистников и очернителей.

      – У них был общий отец, верно?

      Клингбайль покивал.

      – А мать? Где ее мать?

      – Шлюха шлюху родила, – скривился он. – Граф путешествовал с миссией от Светлейшего Государя к персидскому шаху. Год его не было, и привез младенца. Мать умерла во время родов.

      – Персиянка?

      – Дьявол ее знает! Может, и так, – добавил он, подумав. – Паулина была смуглой, черноволосой, с огромными темными глазами. Нравилась, потому что таких женщин у нас мало…

      – Значит, думаете, Гриффо убил сестру из мести – за то, что изменяла ему с вашим сыном?

      Он понуро кивнул.

      – Нет, господин Клингбайль, – пришлось мне развеять его подозрения. – Фрагенштайн в тот день был на приеме, организованном купеческой гильдией из Миштадта. Есть несколько десятков свидетелей. А учитывая, что он держал там речь, трудно предположить, будто его просто плохо запомнили…

      – Нанял убийцу.

      – Поверяя кому-то тайну, поверяешь ему собственную жизнь, – ответил я пословицей. – Не думаю, чтобы он был настолько безрассуден.

      – Ступайте уж, – раздраженный Клингбайль взмахнул рукой. – Я ошибался, когда полагал, что вы ведете дела честно.

      – Следите, чтобы не сказать того, о чем после пожалеете. – Я поглядел на него – и он смешался.

      – Простите, – вздохнул через минуту и подпер голову кулаками. – Сам не знаю, что делать.

      – Так я вам расскажу. Поставьте при сыне доверенного человека. Пусть дежурит у его кровати день и ночь. И пусть это будет тот, кто не побоится применить оружие.

      – Полагаете, что…

      – Ничего не полагаю. Но знаю, что Бог помогает тем, кто в силах сам себе помочь.

* * *

      Следующие три дня прошли в безделье. Я посещал Захарию, дабы следить за результатами лечения, и познакомился с медиком из Равенсбурга, худым быстрым стариком, который похвалил предложенный мною метод.

      – Отшень корошо, отшень корошо, – похлопал меня по плечу. – Такой молотой, а в колофе уше кое-што есть.

      Вообще-то я не люблю прикосновений чужих людей, но на этот раз лишь усмехнулся, поскольку в столь фамильярном жесте фамильярности-то на самом деле и не было – только признание старшего, более опытного человека, который увидел во мне не инквизитора, а едва ли не коллегу по ремеслу.

      – Полагаете, выживет?

      – А-а, это уше софсем трукое тело, – ответил, – поскольку, как коворит нам опыт, таше примененные фофремя просетуры не фсекта спасают пациента. А стесь все сашло слишком талеко…

      Я взглянул, как толстые личинки копошатся в ране, и отвернулся.

      – Красивым он уж точно больше никогда не будет.

      – Мое сатание утершать в нем шиснь, а не тумать о его красоте, – махнул рукой старик. – Но што прафта – то прафта.

      Также Захарию опекали – по очереди – двое людей Клингбайля (эти казались