Липовая жена. Дина Рубина

ветром, и в каждом доме окна заплачут длинными кривыми дорожками.

      В одном из домов живет мой папа. Он говорит, что воображаемое увеличение или уменьшение предметов у меня с детства, от папиных эскизов и моделей декораций. Он часто подолгу делал их – крошечную комнату или уголок сада, а я мысленно населяла их людьми. Я приближала глаза к игрушечной сцене и шепотом разговаривала с этими людьми. В детстве я с ними разговаривала…

      Вся беда в том, что не начинался снег. А он должен был дать сегодня одно из самых грандиозных своих представлений.

      «Это стыдно, маэстро, так ломаться! Ну прошу же вас, прошу!»

      – Что ты там бормочешь? – спросил Максим и сел на кровати.

      – Я хочу снега, – ответила я, не поворачивая головы.

      – А я хочу курить. Дай-ка мне спички с подоконника.

      Я бросила ему спичечный коробок, он закурил.

      – Что за тип звонит тебе в последнее время? – подняв бровь, строго спросил он.

      – У тебя сейчас идиотская поза какого-нибудь американского босса, – сказала я. – Это не тип. Это, предположим, инженер. Он проектирует землеройки, или сенокосилки, или сноповязалки. Он объяснял, я не запомнила что.

      – Какие землеройки?! – вдруг закричал Макс так, что я вздрогнула. Редко он так сразу распаляется. – Что ты за человек! Тебя же из дому нельзя выпустить, ты, как свинья лужу, ищешь для себя идиотские приключения!

      – Макс, пожалуйста, не так интенсивно… – У меня с утра болели спина и мой проклятый правый бок, а тут все еще больше разболелось.

      – Ты отдаешь себе отчет в том, что надо таким вот «инженерам» от таких дурочек, как ты? – сухо спросил он.

      – Представляешь, каким нужно быть уродом и кретином, чтобы что-то хотеть от меня? – подхватила я.

      Тогда он стал пугать меня всякими невероятными историями, которых в жизни, как правило, не бывает. Он долго говорил, так долго, что мне показалось, будто я успела раза три заснуть и опять проснуться. А бок болел все сильней и сильней, и я старалась, чтобы Макс не заметил, как я цепляюсь за него.

      Но он заметил.

      – Опять?! – крикнул он, и в глазах его застыл ужас. У них всегда такие глаза, когда у меня приступы. Он ринулся в коридор и стал набирать номер отцовского телефона. В коридор, в трусах. Там же холодно…

      Пока он паниковал и кричал в телефон, я тихонько лежала на диване, скорчившись, и молча смотрела в окно.

      «Эх ты… – мысленно упрекала я снег. – Так и не начался…»

      Я знала, что это последние спокойные, хоть и болевые минуты. Сейчас приедет на такси отец, приедет «Скорая» и все завертится, как в немом кино…

      Нам повезло. Дежурил мой дорогой доктор с чудесным именем – Макар Илларионович. Девять лет назад он удалил мне почку, и меня чертовски интересовало, что он будет делать на этот раз. Макар Илларионович был ранен во время войны, ранен в шею, поэтому, когда он хотел повернуть свою совершенно лысую голову, приходилось разворачиваться плечом и грудью. Он был замечательным хирургом.

      – Так, – хмуро сказал он, осматривая