Индивидуальная непереносимость. Вадим Россик

что наживали несколько поколений предков. Дедушка, мой любимый дед Боря, к тому времени был уже в Мухачинске. Он уехал вместе с тракторным заводом, на котором работал мастером, ещё летом. Завод переместили в Мухачинск, и он всю войну производил танки. Дедушка три раза писал заявление с просьбой отправить его на фронт, но ему отказывали. Во-первых, он был ценным специалистом, а во-вторых, одна нога у него была короче другой. Из-за этого дефекта дедушка подпрыгивал при ходьбе.

      После войны они не смогли вернуться в любимый город. Сначала дедушку не отпускали с завода, а когда наконец отпустили, и он поехал в Ленинград, чтобы подготовить возвращение семьи, то оказалось, что их дома больше нет. В него попала авиабомба. Развалины разобрали, и на месте дома, в котором он родился и вырос, дедушка увидел пустырь. К тому времени все свободные квартиры в Ленинграде были уже заняты переселившимися в опустевший город иногородними. Семье нашей мамы ехать было некуда и не к кому. Родственники, друзья и знакомые или погибли, или пропали без вести. Так семья коренных петербуржцев навсегда осталась в уральском Мухачинске. Мама часто говорила, что, если бы могла, на коленях поползла бы в Питер.

      Папа был человеком совсем другого замеса. Он родился в поволжской деревеньке, рано лишился отца, в войну с четырнадцати лет работал в совхозе и, отслужив срочную в танковых войсках, рванул в Мухачинск к дяде. Большой город очаровал его. Папа решил получить образование и остаться в Мухачинске. Дядя устроил его токарем на машиностроительный завод. Папа получил место в заводском общежитии, а вскоре поступил на вечернее отделение в политехнический институт. Немного погодя он женился на симпатичной девушке из Ленинграда, потом появился я, потом Агафон. В общем, жизнь наладилась. После окончания института папа перешёл туда на работу – преподавал, вёл дипломников, занимался проблемами повышения производительности труда в машиностроении. Хотя он прожил большую часть своей жизни в городе, но деревенское нутро в нём осталось навсегда. Папа искренне считал, что инженерить на крупном предприятии – это самое лучшее, что в этой жизни может случиться с человеком. Нашего увлечения музыкой он не понимал и не признавал. Баловство, мол. Дурь. И часто с насмешкой повторял: «Нас невозможно сбить с пути. Нам всё равно, куда идти». А нас с Агафоном не привлекал ни отцовский пример, ни материнский. Впрочем, папа был доволен тем, что мы определились со своим ближайшим будущим. Агафон в прошлом году закончил школу. Я работал художником-оформителем на той же фабрике детских игрушек, что и мама, – писал тушью на ватмане инструкции и правила техники безопасности, а к праздникам рисовал поздравления. Всё свободное время мы с братом проводили с гитарами в руках. Советская армия призвать нас в свои ряды не решилась, так как медкомиссия определила, что по состоянию здоровья мы относимся к интеллигенции. Зато теперь нас брали в музучилище. А папа-то не верил! Бе-бе-бе!

      Вечером, когда за окном стало совсем темно, пошёл грустный дождик. В такую погоду хорошо слушать «Багульник».