Щегол. Донна Тартт

и купим тебе новые”. Так и не купили.

      – Не хочу тебя мучить. Но… он был в сознании?

      – Да. Типа того. Ну, то есть… – Я заметил, какое встревоженное, напряженное у него стало лицо, и какая-то глубинная часть меня рванулась было к нему со всеми этими подробностями, которых он не знал и которых ему и знать не надо было, с распластанными внутренностями, с безобразными образами, которые то и дело вспыхивали у меня в голове, даже когда я не спал.

      Тусклые портреты, фарфоровые спаниели на каминной полке, тик-так, тик-так, качается золотой маятник.

      – Я услышал, как он зовет, – я потер глаз. – Когда очнулся.

      Будто сон пытаешься рассказать. Невозможно.

      – И я к нему подошел, и посидел с ним, и… все было не так уж плохо. Ну, не так, то есть, как можно подумать, – прибавил я, потому что вранье вышло уж очень заметным.

      – Он с тобой говорил?

      Я с трудом сглотнул и кивнул. Темная мебель красного дерева, пальмы в кадках.

      – Он был в сознании?

      Я снова кивнул. Во рту дурной привкус. Такое нельзя было сформулировать, у этого всего не было смысла, не было истории – у пыли, у сирен, у того, как он держал меня за руку, у целой жизни, где были только мы вдвоем – с мешаниной фраз, названиями городов и именами, которых я раньше не слышал. С искрами от разорванных проводов.

      Он все не сводил с меня глаз. В горле у меня пересохло и меня подташнивало. Один миг не перетекал в другой как положено, и я все ждал, что он еще что-то спросит, про что угодно, а он не спрашивал.

      Наконец он помотал головой, будто мысли прояснить.

      – Это…

      Казалось, он смущен не меньше моего, с этим его халатом и всклокоченными седыми волосами он был похож на короля без короны на детском карнавале.

      – Извини, – сказал он, снова замотав головой, – мне это все в новинку.

      – Простите?

      – Видишь ли, просто все… – он склонился ко мне, заморгал – быстро, взволнованно, – это все так отличается от того, что мне сказали, понимаешь. Сказали, что он умер мгновенно. Очень, очень это подчеркивали.

      – Но… – я с изумлением на него уставился. Он что, думал, я все выдумываю?

      – Нет, нет, – заторопился он, выставив вперед руки, чтоб меня успокоить. – Просто… думаю, они это всем говорят. “Умер мгновенно”, – угрюмо уточнил он, потому что я все еще таращился на него. – “Боли и не почувствовал”. “Даже не понял, что случилось”.

      И тут – разом – до меня дошло, скользнуло по мне холодом понимание того, что это могло значить. Мама тоже “умерла мгновенно”. Она “боли и не почувствовала”. Соцработники так долго это повторяли на все лады, что я и не задумался ни разу о том, а с чего это они так в этом уверены.

      – Хотя, вынужден признать, трудно было представить, что он умер вот так, – в резко наступившей тишине произнес Хоби. – Вспышка света. Упал, ничего не поняв. Я вроде даже чувствовал иногда, что все было не так, как мне сказали, понимаешь?

      – Что, извините? – я взглянул на него – голова у меня шла кругом от жуткой новой мысли, на которую я натолкнулся.

      – Проститься