Щегол. Донна Тартт

(смирившись, отвернувшись) взял деньги, а я вылез наружу и придержал маме дверь.

      Вылезая из машины, мама слегка споткнулась, и я поймал ее за руку.

      – Ты как, нормально? – робко спросил я ее, когда такси умчалось. Мы были в жилой части Пятой авеню, где дома выходят на Центральный парк.

      Она глубоко вздохнула, вытерла пот со лба и сжала мою руку.

      – Фу-ух, – сказала она, обмахивая лицо ладонью. Лоб у нее по-прежнему блестел, а взгляд оставался немного стеклянным; она напоминала слегка взъерошенную морскую птицу, которую ветром снесло с курса. – Прости, до сих пор подташнивает. Слава богу, что мы выбрались из этого такси. Я в порядке, сейчас продышусь.

      Мы стояли на продуваемом ветром углу, а мимо нас текли потоки людей: школьницы в форменных платьях, смеясь, на бегу огибали нас; няньки толкали перед собой громоздкие коляски, в которых сидело по двое, а то и по трое младенцев. Встревоженный папаша адвокатского вида пронесся мимо, как на буксире таща за запястье маленького сына. “Нет, Брейден, – говорил он сыну, который семенил сзади, стараясь за ним поспеть, – так думать нельзя, куда важнее иметь работу, которая тебе нравится…”

      Мы отошли в сторону, чтобы увернуться от мыльной воды, которую уборщик выплескивал из ведра на тротуар перед домом, где он мыл полы.

      – Слушай, – сказала мама, приложив пальцы к вискам, – мне показалось или в этом такси невероятно…

      – Воняло? “Гавайскими тропиками” и детскими какашками?

      – Честное слово, – она обмахнулась ладонью, – все было бы ничего, если бы не эти бесконечные рывки и остановки. Все было нормально, и тут меня как накрыло.

      – Ну так почему же ты никогда не попросишь сесть спереди?

      – Ты говоришь точь-в-точь как твой отец.

      Я смущенно отвел взгляд, потому что тоже это расслышал – отзвук его раздражающего всезнайского тона.

      – Давай пройдемся до Мэдисон и там сядем где-нибудь, – сказал я.

      Я умирал от голода, а там как раз был мой любимый дайнер.

      Но, чуть ли не дрожа, с заметно нахлынувшей тошнотой, мать помотала головой.

      – Свежий воздух, – кончиками пальцев стерла потеки туши под глазами, – на воздухе так хорошо.

      – Конечно, – отозвался я даже слишком быстро, желая ей угодить, – как скажешь.

      Я изо всех сил старался быть хорошим, но мама – в полуобморочном состоянии – этот тон расслышала; она пристально поглядела на меня, пытаясь понять, что у меня на уме. (Еще одна наша с ней дурная привычка, появившаяся из-за долгого существования вместе с отцом: мы всегда пытались прочесть мысли друг друга.)

      – Что такое? – спросила она. – Ты хочешь куда-то пойти?

      – Да нет, совсем нет, – сказал я, делая шаг назад и, забегав глазами от страха: хоть мне и хотелось есть, я чувствовал, что вообще не вправе о чем-либо просить.

      – Я сейчас приду в себя. Еще минутку.

      – Может быть… – я заморгал, заволновался: чего она хочет, чем ее порадовать? – …Может быть, посидим в парке?

      К моему облегчению, она кивнула.

      – Решено, –