Я вас предупредил. Василий Головачев

цивилизации очень и очень многое, если верить вашим же словам. Представляете, что может в результате приобрести человек? Мы с вами?

      – Ну, хорошо, предположим, мы «перепишем» всю информацию, – вмешался академик Чернышов. – Но сможем ли прочитать её, расшифровать? Код записи может оказаться таким сложным, что расшифровать её не удастся – вспомните роман Лема «Голос неба», – что тогда? Люди-то попали под луч случайно, информация предназначалась не нам.

      Наумов благодарно посмотрел на старика.

      Зимин усмехнулся, но глаза остались холодными и недобрыми. Наумов ощущал его взгляд физически, как укол шпаги, и невольно напрягал мышцы живота. Он не знал, что ответить Зимину, доводы учёного не были абстракцией, они отзывались на его собственные мысли, были созвучны им. Не из-за этого ли хандра в душе? Предчувствие беды? Профессиональная этика врача запрещала колебаться, но, оказывается, он даже как врач не ощущал своей правоты. Не в этом ли причина раздвоенности и глухой досады?

      – Кроме всего прочего, – продолжал Наумов, – существует врачебная этика (Давай, борись с собой, доказывай, что слова твои – сама истина, что только человеколюбие движет тобою, в то время как Зиминым… а что Зимин? Он ведь тоже, наверное, не для себя старается? Единственное, от чего воротит, что он прикрывается выгодой для человечества. Банально и неоправданно, хотя и выгодно…) и принципы человеческой морали. Кто возьмёт на себя ответственность за убийство людей даже во имя блага для всего человечества? И кто, в конце концов, разрешит нам сделать это? Родственники пострадавших? Их любимые и любящие? Да и не в них дело, поймите, мы не должны ставить на весы жизнь людей и самый ценный из материальных выигрышей – знание.

      Наумов видел, что убеждает прежде всего самого себя, и, понимая это, не мог не чувствовать, что фальшивит, и эта фальшь, казалось ему, видна и остальным.

      – Я не спорю, – негромко сказал Зимин. – Но в истории человечества известны примеры, когда рисковали жизнью во имя гораздо менее значимых целей.

      – Да, но люди шли на это сами, – так же тихо сказал Чернышов. – И в этом их преимущество перед нами. За них никто не решал, не распоряжался судьбами. По-моему, прав Валентин, мы не должны решать вопросы жизни и смерти в отсутствие рискующих жизнью.

      – Это тавтология. – В голосе Зимина зазвенел металл. – Пациенты не могут сказать за себя ни слова де-факто. Зачем эти выспренние слова?

      – Коллеги, – вмешался Старченко, – мы отвлеклись от основной проблемы – как лечить больных. Давайте оставим в стороне моральные проблемы и правовые вопросы дела и вернёмся к медицине.

      – Правильно, – поддержал врача один из биофизиков. – Мы собрались, чтобы обсудить метод лечения, проблема чисто медицинская, не стоит привлекать для её решения морально-этический кодекс.

      Зимин хотел что-то добавить, но передумал.

      Разговор перешёл в русло медицины. Наумов больше не вмешивался в обсуждение предлагаемых методов лечения, хотя здесь присутствовали многие авторитеты в области