Солнце, луна и хлебное поле. Темур Баблуани

еврейском квартале, рассчитывая загнать джинсы за сто рублей, и везде слышал одно:

      – А нам за сколько продавать прикажешь?

      Потеряв два часа, я вернулся к тому, с кем торговался в самом начале. Он дал мне восемьдесят рублей, и я взял курс на Навтлугский базар, который тогда был самым дешевым базаром в городе.

      Сначала купил брюки, надел. «Так-то», – вздохнул я с облегчением. Потом примерил синюю сорочку – она мне очень подошла, и цвет понравился – застегнул и расплатился. Оттуда переместился к обувной лавке и купил ботинки, о которых и мечтать не смел. Моя старая обувь раз пять была чинена-перечинена, сам чинил отцовскими инструментами, даже два раза удлинил; так что на обувь она уже не походила, разве что был не босой. Теперь я их вместе с рваной майкой выбросил в мусорный ящик.

      Для Манушак я хотел купить одеколон «Кармен». Пока искал одеколон, увидел белый шерстяной жакет с вышитыми цветами сирени, который мне понравился, и, недолго думая, попросил продавца завернуть его, расплатился и ушел. Но, оказалось, я оставил там Хаимовы брюки и только в трамвае обнаружил, что их нет. Пришлось возвращаться.

      Продавец был старше меня года на два.

      – Какие еще брюки? Ничего ты тут не оставлял.

      А ведь я помнил, как положил их на прилавок.

      – Вспоминай, не то подожгу эту лавку.

      Другой продавец достал из большой картонной коробки брюки:

      – Эти?

      Я кивнул, он снова завернул их в бумагу и протянул мне. Затем с укором сказал молодому:

      – Что за добро такое, чтоб из-за него нарываться на неприятности.

      В первом часу дня я сунул Хаимовы брюки под мышку соседскому мальчишке со словами «отнеси Хаиму», а сам направился повидать Манушак. В нашем квартале был парикмахер Гарик, Манушак была его дочерью. У Гарика был и сын, Сурен, старше меня и Манушак на семь лет. Он все время сидел в парикмахерской и читал журналы, иногда стриг маленьких детей, к взрослым Гарик его не подпускал: «Поумней сначала».

      Я любил Манушак с детского сада. Мы и в школе вместе учились, но к концу шестого класса у Манушак, кроме поведения, по всем предметам были двойки, и ей пришлось бросить учебу. Я кое-как добрался до выпускного класса, и к тому времени у меня оставался один экзамен, грузинский письменный. Сдав его, я мог получить аттестат.

      Манушак мне встретилась по дороге, она шла за хлебом. Сначала она меня не узнала, вроде как остолбенела, потом покраснела, она всегда краснела при виде меня.

      – Это ты?!

      – К тебе шел, – сказал я.

      Отступив, она оглядела меня.

      – Вот умоешься и станешь в новой одежде еще симпатичнее.

      – А что не так? – спросил я.

      – Вот тут и тут испачкано. – Она показала на щеку и ухо.

      Я вспомнил, как ночью лазил по водосточной трубе, и почему-то у меня испортилось настроение. Она заметила и забеспокоилась:

      – Что с тобой?

      – Все в порядке, – ответил я.

      Все и вправду было в порядке, после моих покупок у меня оставалось тридцать пять рублей, у меня никогда раньше не было столько денег, да и одет так хорошо я никогда еще не был. В конце концов, умыться вовсе не было проблемой. Я не понимал,