На пути к изоляции. Дневник предвирусных лет (+ карантинный эпилог). Кирилл Кобрин

проезда начальников и миллионеров на дорогих авто, которую обрамляли бы пустые бутики и битком набитые торговые центры. Люди предполагаются здесь в двух только качествах: подземные обитатели метро, морлоки, мрачными толпами бредущие по бесконечным переходам между кольцевой и радиальной, – и публика торговых центров и сетевых едален. Это местный вариант дивного нового мира; странным образом воплощающаяся утопия Хаксли, а не Ленина, большевиков. И не дистопия Оруэлла. Революция действительно кончилась здесь, умерла без следа, даже трупа не осталось; труп Ленина ведь – не труп революции, а зомби старой русской идеи власти, допетровская деспотическая мааасковщина; плюс достижения науки, конечно. Восковая персона русской власти, не Революция ни секунды, вот что такое Ильич напротив ГУМа. Вспомнил вдруг, что когда мне было года четыре, мать, оказавшись со мной проездом в Москве (вот оно, еще одно определение Москвы, место проезда, у нас было всего несколько часов между поездом из Горького и самолетом куда-то на юг), потащила меня в Мавзолей. Я ничего не помню, но мать рассказывала, что, отстояв долгую очередь, мы попали внутрь и я среди благоговейного молчания и, кажется, негромкой музыки, что там играла (а вот играла/играет ли в мавзолее музыка? Вот вопрос. И если да, то что там за саундтрек?), громко спросил: «Мама, а где у дедушки Ленина свечка?» Конфуз, шикание, быстро ретировались подальше от греха. Но, если вдуматься, моя реакция была совершенно точной – и исторически, и идеологически, и эстетически. Вот лежит труп. Мимо него ходят люди. Значит, это такой ритуал религиозного свойства – а какие бывают еще ритуалы с участием трупов, как не религиозные? Мы в России, в стране, где мертвым втыкают в окостеневшие пальцы зажженные свечки. У Ленина свечки нет.

      Соответственно, образ не достроен, не доведен до ума, он – хотя этот арт-объект и помещен в сердце как бы русского мира, на Красной площади – эстетически не окончателен. Нужна свечка, и все тут.

      Получается, что в 1968 году, сразу после празднования пятидесятилетия Великого Октября, я просек, что Великий Октябрь всё, кончился, и следа не осталось. Проницательный мальчик был, ничего не скажешь. Куда все это делось?

      И вот с тех пор прошло еще пятьдесят лет, соответственно, Великому Октябрю стукнуло уже сто. В шестидесятые юбилей праздновали в полный рост, по понятным причинам – да и вообще, тогда между полстолетием Революции и столетием рождения Вождя Революции было всего три года. Воображаю себе эти юбилейные бюджеты, как подлатались писатели, скульпторы с художниками и прочие из культобслуги власти. А вот сейчас, пятьдесят лет спустя, если деньги и тратились на Великий Октябрь, то скорее на то, чтобы сделать его неинтереснее, незначительнее, зарыть его в хлам натужных телепрограмм, скучных выставок и так далее. Но тогда получается, что Революция все-таки жива, раз ее так боятся. И, быть может, она сейчас живее, чем в 1967–1970-м, когда ее безболезненно и безо всякого влияния на что бы то ни было «отработали» на госуровне, причем так, что мало кто заметил и мало кто вообще