Другие люди. Михаил Кураев

жэковский. Этот самый, где сейчас шариковые ручки заправляют. Только что стол красным покрыт, а так – одно название красный уголок: два стула, две обоймы по три откидных сиденья из какого-нибудь клуба, из украшений – лозунг коротенький, плакат о подписке на заем и портрет товарища Кагановича. Но главное – окно во всю стену и прямо на тротуар, и некуда укрыться, ни занавесок, ни штор.

      И то рады, хоть крыша, наконец, над головой и есть на что присесть, уже ноги гудели.

      Арестованный всю дорогу молчал, ни единого слова не проронил, только когда расположились, говорит: «Дайте мне портфель, я есть хочу». Достает оттуда котлетки домашние, бутербродики и бутылку коньяка… Так мы под покровом белой ночи, как товарищи по несчастью, эту бутылочку и раздавили…

      Что за птица арестованный? Ерундовая, в сущности, история.

      Был, оказывается, у него роман не роман, но какие-то печки-лавочки с дочкой одного… в общем, фамилию называть не буду. Папаше это не понравилось, женишок где-то что-то ляпнул лишнее, дали ему как «язычнику» всего-то пять лет, и в Воркуту. При освобождении в сорок восьмом предупредили честно: появишься в Ленинграде, получишь еще пять. Ну, а этот схитрить хотел, билет себе организовал транзитный через Ленинград, так что вроде бы он и был в Ленинграде, и как бы не был. Списался с родней, чтобы она его на вокзале встретила-проводила, там между поездами три часа всего-то и было… Пока наши созванивались, ставили в известность, ждали решения, вот и получилось, что пришлось фактически поезд догонять, и ни тебе санкции на арест, ни ордера по-человечески выписать не смогли… Нехорошо, тут уж надо признаться. С другой стороны, билет у него был то ли в Пензу… нет, вру, в Инзу, под Саранск. Сам посуди, не оттуда же его потом на пересуд возвращать? Но, что нехорошо, то нехорошо… Кто не работает, тот не ошибается, были ошибки, были…

      Да, сидим мы, словно на витрине выставленные, комната маленькая, спрятаться, укрыться некуда, окно огромное, чистое… Останавливаются парочки, смотрят… Прохожие хоть и редкие, а все-таки появляются, суббота, и погода хорошая, белые ночи, гуляет народ. Ну что в нас такого?! Четыре мужика, в конце-то концов, на столе закуска, картинка вроде бы самая обыкновенная, я заметил: сначала большинство смотрят, улыбаются, а потом быстренько-быстренько отходят, и по лицу будто мокрой тряпкой провели, улыбочка сходит. Он в штатском, мы в штатском, один дремлет, двое разговаривают, обыкновенное дело, а народ даже немножко шарахается. Или нервы у людей после войны в Ленинграде ни к черту стали? Пережил, конечно, народ много. В сорок восьмом году в городе еще пустовато было…

      Ладно. Этот в уборную запросился, задержанный. Имеет право. Я Пильдину говорю, здесь же рядом, на трамвайной остановке роскошный общественный гальюн, на углу Горького и Кировского.

      Кстати сказать, гальюн знаменитый, овеянный легендой. Построен он был в виде виллы, с выкрутасами, с башенкой, со шпилями, кладочка узорчатая, черт знает что! Замок из немецкой сказки. А история, говорят,