Фергаст. Норман Райт

стопам.

      Маргарет заплакала. Еле слышно, как всегда. Чтобы никто не стал свидетелем ее слабости. Чтобы никто, как в детстве, не угостил ее пощечиной за излишнюю сентиментальность. Слеза, оставляя за собой мокрый след, помчалась по щеке женщины, и исчезла в волосах. В ее памяти возник рыбный базар и изнуренная тяжелой работой девочка-сирота. А еще те хлесткие пощечины, которыми воспитывала приходского ребенка надзирательница дома девочек.

      – И я не хочу, – прошептала Маргарет, прогоняя страшные воспоминания детства.

      – Я собираюсь устроиться на корабль. – Это прозвучало не так, как я репетировал.

      – К пиратам?

      – У нас нет другого выбора, – взмолился я. – Я схожу лишь раз. Заработаю денег, и мы навсегда уедем отсюда. Всего лишь раз. Обещаю.

      – Но это преступление, – произнесла Маргарет, вытирая слезы с лица. – Тебя посадят, если поймают. Или даже повесят! Я не переживу этого. Любимый, ты не должен рисковать собой! Нами!

      – Я подпишу контракт всего на четыре месяца, – упрямствовал я. – Всего четыре месяца, и у нас будут деньги. Я привезу тебе сапоги из крокодильей кожи!

      – Милый! – ужаснулась Маргарет. – Сапоги не стоят твоей жизни. Будь они хоть из человеческой кожи. – Немого обождав, Маргарет добавила: – Вчера на площади казнили еще двоих преступников. Они и сейчас там висят. Это настоящий кошмар! И они будут висеть там не один месяц, прежде чем их кости бросят в хлев к свиньям.

      Пиратов казнили на виселице под одобрительные возгласы горожан. Трупы самых отъявленных из преступников, бывало, оставляли болтаться в петле месяцами, в качестве устрашающего напоминания для ступивших на шаткую тропу контрабандизма.

      Ушедшие в пиратство лишь раз, рисковали навсегда утерять возможность вернуться в родные края, в родные стены дома, где прошло их детство. Матерям, которые казалось, еще совсем недавно учили своих маленьких сыновей разговаривать и ходить, оставалось лишь убиваться у эшафота. Тела разрешалось снимать только тогда, когда старые стервятники, доклюют последнее.

      – Любимая, мы купим большой дом, – настаивал я, пересказывая свой сон. – Он наполнится смехом наших детей. Дети будут бегать с одного этажа на другой. Будут играть в цветах твоего сада. Всего четыре месяца. Это не долго, милая моя. – В горле моем стоял ком, слезы дрожали на ресницах. – Я устал нести зарплату и озираться. Эти темные сырые переулки кишат теми, кто не прочь поживиться легкими денежками, а отнять их у запинающегося о свои ботинки от усталости, сама знаешь, проще простого. Я больше не могу жить в страхе и голоде.

      Я поцеловал руку жены и умоляющим взглядом впился в ее глаза. Если она скажет «нет», завтра придется вновь возвращаться на кладбище и снова копошиться в сырой яме. Если же позволит, то с самого утра я буду околачиваться у корабля Говарда, и напрошусь к нему в ряды.

      – Ты будешь вынужден убивать. – Маргарет сказала то, чего я действительно боялся. Я боялся, что