Большая ловитва. Влад Ростовцев

терпения, не умеет ступать тихо. Не для него зверя скрадывать иль к тетеревиному току подобраться.

      Когда в четыренадесять таков, уже не переменится!

      Беляю же лишь за мамкину юбку держаться: больно робок. К ножу, прикасаясь, чуть не дрожит в опаске порезаться, а топор за рукоять возьмет – и того пуще. А ведь не малец! – ждет его по осени священный обряд.

      И в кого он пошел? Доброгнева даже на меня взбрыкивает, и столь не ведает страха, что напади на нее тать, без зенок останется, лиходей! А оробей хоть раз его отец не токмо в бою, а и в дальних отъездах, давно бы осиротел Беляй!

      Третьяку же передам все, в чем сам горазд. Тщиться буду, дабы, повзрослев, и меня превзошел охотничьей славой! А для сего надлежит быть с ним неотлучно, пока не возмужает и все переймет.

      Хватит с меня странничать по чужим указкам, хоронясь от вражьих сысков!

      И ежели придут со скрытным словом, о чем предупреждал Путята, откажу и выставлю вон!

      Тут Молчан ощутил, что начинает, босой, зябнуть. И решил, что пора возвращаться в избу…

      Так, или примерно так – тысячу лет тому, всего и не припомнить – в поселении вятичей, что обустроилось на плоской вершине холма, устремленного в пойму Москвы-реки, зачиналось утро.

      И некому уже удостоверить название сего городища …

      II

      Не успев помыслить: «Вот и сени мои», Молчан услышал оклик вполголоса.

      – Молчан! А, Молчан! Погодь!

      Резко повернувшись, он узрел догонявшего Некраса-кожевенника, давнего его недруга.

      «Не иначе, я ослаб слухом, – огорчился Молчан. – Даже не почуял, что подползает сей змей кривоносый».

      И с подчеркнутой сухостью справился:

      – Чего тебе, Некрас, надобно в таковую рань? С чем пожаловал?

      Некрас помялся, явно не зная, с чего начать и перейти к главному.

      А все же вступил в речь:

      – Прознал я, что ты на торг собрался. У меня ж беда стряслась и разор велик: сгорел загон с живностью, едва отстояли избу с клетью. Хорошо хоть, уцелели выделанные кожи – продать бы их…

      Возьми с собой! Добром отплачу, едва на ноги встану. Сапоги сошью лучшие и за полцены продам.

      Не за себя прошу! А за Младу с детьми – мы токмо старшую пристроили, а остальных еще поднимать и кормить. Виноват ведь ты пред ней, ровно я пред тобой…

      Ох, не надобно б ему упоминать про добро! И хотя поздно считать былые вины, не забыл Молчан прошлого. И не простил.

      По влюбчивой младости, когда приспела пора выглядывать будущую жену, запал Молчан на Младу из недальнего селища, ниже по течению Москвы, где впадает в нее Пахра. Однако допрежь ее выглядел Жихорь – сверстник Молчана из того же поселения, что и Млада. Так прикипел к ней сызмальства, что по пятам ходил. Сох!

      Молчану сие поперек встало! И на игрище одном отозвал он Жихоря в сторонку, дабы не услышали иные.

      – Не цепляйся боле к Младе! Для иного она!

      – Никак за себя ее мнишь? – глухо спросил Жихорь.

      – За себя! А наперекор пойдешь, не помилую!

      – А