Вечеринка для нечисти. Мария Некрасова

вопросу. А я вот не мог ни с печки свалиться, ни даже высказать все, что думаю о происходящем, так что пришлось запираться на чердаке.

      Бабка взбесилась. Она сразу оставила все неотложные сборы и принялась ломиться на чердак, вопя, что отдала мне свои лучшие годы.

      Лучшими годами, как я понял, считаются первые годы пенсии, когда работать уже не надо, а ходить по врачам, с пяти утра занимая очередь в поликлинике, еще стыдно, да и не хочется. Тогда у человека появляется масса свободного времени, которое можно посвятить любимым внукам. Что наша бабушка и делала последние шесть лет. Так получилось.

      Родители уехали в Москву через полгода после рождения Мишки, чтобы, как они сказали, обеспечить детям нормальное будущее. Я тогда только пошел в первый класс, и будущее без родителей, зато с Ольгухой, бабушкой и Мишкой мне понравилось.

      Просыпаться каждое утро в школу было необязательно: Мишка сам будил нас в пять утра, оглушительным ревом требуя завтрак в постель. Бабуля вскакивала и бежала через комнату к Мишкиной кроватке, попутно стаскивая одеяла с меня и Ольгухи. Сестра уже училась в шестом, и ей хватало ума не варить с утра эту мерзкую кашу. Она делала по паре бутербродов себе и мне, и мы отправлялись в школу. Уроки у меня тоже никто не проверял: Ольгухе со своими бы разобраться, а бабушка была занята Мишкой – некогда. Гуляли мы дотемна, а могли бы и до утра: замученная Мишкой бабушка не заметила бы нашего отсутствия.

      И вот вся эта малина оборвалась в один прекрасный день одним прекрасным родительским звонком. Мама заявила, что раз у них с отцом есть жилье и работа в Москве, то и нам, четверым, в деревне делать нечего. Ольге в институт надо, да и мне пойдет на пользу обучение в московской школе. Про Мишку ничего не сказала, ему в школу только через год, но суть была ясна: прощай, спокойная жизнь!

      Бабушка сперва взбунтовалась. Она заявила, что ни за что не отпустит детей «в этот бандитский город, где на дискотеках до утра попой дергают, а корову подоить не умеют»; что экология в Москве ужасная, и Мишка вырастет уродом, а мы с Ольгухой – просто балбесами; что она привыкла за скотиной ходить, а не бутылки по помойкам собирать, и еще много-много чего. Насчет скотины бабушка, конечно преувеличила: у нас к тому времени из всей скотины осталась только кошка, но сути это не меняло. Я подслушивал разговор и с удовольствием понял: бабушка никуда ехать не собирается.

      Но прошла неделя, и я принес очередную двойку, а Ольгуха в очередной раз вернулась домой в четыре утра, потому что в деревне тоже бывают дискотеки. Бабушка сперва оценила безобразие и сказала, что «родители-то из вас дурь выбьют, а город дисциплинирует». Но потом решила, что двойка – не грех и что если бы девчонки Ольгиного возраста не торчали на дискотеках до утра, то люди вымерли бы еще в каменном веке. Я вновь успокоился, и вновь ненадолго. Бабушка возвращалась к теме переезда снова и снова, взвешивая все «за» и «против». Она обсуждала эту тему с соседками, которые не советовали ничего путного, зато всегда могли поддержать разговор. Обсуждала сама с собой долгими осенними вечерами, пытаясь докопаться