СССР™. Шамиль Идиатуллин

открыл рот, закрыл его, подумал и нехотя сказал:

      – Ну, этого я не могу сказать.

      – Но тогда… Ткач, у вас есть вопросы?

      Аркашка с готовностью кивнул. Его рыжие глазки разгорались, как хвоя от дыхания заправленного геолога.

      – Хорошо. Подождите, пожалуйста, за дверью. Я освобожусь через десять минут.

      Ткач заворочался у косяка, показывая, что уже уходит.

      – Аркадий, – сказал завкаф.

      Аркашка пробурчал что-то и вышел, притворив дверь.

      – Поплотнее, пожалуйста. Вот так, спасибо. Алик, вы знаете, я хоть и являюсь представителем старой формации, это мягко говоря, но никогда не лезу в личные дела других, особенно если речь идет о студентах. Но в данном случае мне представляется, что ваша реакция и в особенности, вы уж извините, ваш тон…

      – Георгий Андреевич, – деликатно попытался оборвать его Рычев. – Георг… Георгий Андреевич…

      Не сразу, конечно, но попытки с четвертой-пятой ему удалось пробиться сквозь скворчание завкафа на тему «Даже если оставить в стороне вопросы возможного трудоустройства… Это мой пока кабинет, и я не давал оснований… Вы же юрист, в конце концов…» Разошелся старик.

      Меня так подкосило, что я не среагировал на пургу, которую немедля понес Рычев. Он сообщил завкафу, что сам, мол, виноват. У некоторых групп молодежи, сказал он, предложение проехаться в машине считается оскорбительным. Не знаю уж почему, но это такой устойчивый оборот, едва ли не инвективный. Так что Алик имел все основания отреагировать на мои неосторожные слова максимально резко. Тем, что этого не случилось, мы обязаны, очевидно, хорошей юридической выучке Алика. Одним словом, это я должен просить прощения.

      Рычев шагнул ко мне, протянул руку и сказал:

      – Приношу извинения.

      Я поспешно выскочил из оторопелого состояния – не знаю только, целиком или нет, – поспешно же пожал руку и сказал:

      – Охотно принимаю и, в свою очередь, прошу прощения за резкость тона.

      Если взрослый дядя ваньку валяет, юному студенту сам бог велел. Рычев, конечно, наврал. Не было никакого оскорбительного смысла в его словах. Не было устойчивого оскорбительного выражения, связанного с катанием на машине. Не было слоев молодежи, по которым эти оскорбительные выражения растекались. Если вдуматься, у молодежи и слоев не было – что она, пирог, что ли?

      Но вдумываться я не собирался. Рычев бутафорил явно для того, чтобы успокоить Андреича. Я в этом был заинтересован не меньше – блин, мне еще как минимум диплом получать, я про прочее молчу, поэтому буффонаду решил поддерживать.

      Из сил выбиваться не пришлось. Завкаф поизучал нас немного, потом решил не лезть в потемки и сказал:

      – Вот и хорошо.

      Вышел из-за стола и засеменил к нам, протягивая руку. Я испугался, что сейчас придется подобно мушкетерам или волейболистам организовывать дружеский сэндвич из ладоней. Но он, оказывается, с Рычевым прощался. Ну, мне под сурдину