Волгарь. Марина Александрова

на старости лет, чтоб душа о тебе не болела! Христом-Богом тебя прошу, сынок!

      От таких материнских слов Ефим просто потерял дар речи и, не умея совладать с гневом, грохнул об пол подвернувшуюся под руку крынку и выскочил вон.

      Он, как всегда в трудную минуту, пошел на отцовскую могилу и долго сидел там, думая, как ему жить дальше, где преклонить буйную голову, потому как чуял он в груди великое смятение, и некому было обсказать свои думы. Не понимал его ни крестный дядька Павло, ни священник отче Николай. Последний вообще наложил на парня епитимью: велел впятеро бить поклонов, да читать Отче наш четырежды по утрене, да в вечеру. А напоследок прибавил:

      – Дерзок ты не по возрасту, гордыня тебя одолевает, смертный грех это, Ефим! Так недолго тебе и в бунтовщиках оказаться! Покайся, отрок, да в молитвах прояви усердие, авось, Господь вразумит тебя, грешника!

      ГЛАВА 3

      Время шло, Дарья легко разрешилась от бремени, принеся на исходе весны мужу здоровенького крепенького мальчонку: его окрестили Николаем. Никифор на руках носил жену, а Евдокия не отходила от внука. Только Ефим так и не смог унять супротивных чувств и на известие о рождении племянника только безучастно спросил:

      – Как назвали-то? Николаем? Ну и Бог с ним...

      Мать лишь махнула рукой– она уж более не надеялась образумить непутевого сына. Постаревшая Евдокия жила теперь с семьей дочери и внуком, а Ефим все более отдалялся от матери. Молодой казак частенько надолго пропадал из дому и нередко возвращался с разбитыми кулаками и в изодранной рубахе, которую молча бросал матери на предмет починки, так как наперво сам попытался справиться, да только исколол все пальцы и, сломав иглу, в сердцах нехорошо выругался.

      ... Минул год, и семья сотника Васильева вновь ждала прибавления. Дарья легко носила дитя, нимало не тяготясь. Она расцвела в полную силу: тело налилось женской округлостью, движенья обрели мягкость, речь стала плавной. Жена сотника ходила с высоко поднятой головой, гордо глядя на горожан, но не кичась своим положением. Когда шел Никифор в праздник к обедне со своей красавицей женой, казаки провожали ее восхищенным взглядом, а бабы завистливо поджимали губы, дивясь на роскошные наряды сотниковой супружницы.

      Как-то случай свел Дарью с Ефимом. Сестрица радостно окликнула брата, потому как непонятна ей была его остуда и шибко скучала она, не видя милого братца. Но Ефим смерил сестрицу презрительным взглядом и процедил сквозь зубы:

      – Уйди с дороги, да не попадайся мне более.

      – Чем прогневала я тебя, Ефимушка? Пошто не радый ты мне? Пошто не придешь взглянуть на племянника, он уж на ножки встал и так смешно лопочет! – увлекшись, как всякая мать, что говорит о своем дитяте, Дарья не замечала, как темнеет лицо Ефима и сжимаются кулаки.

      – Молчи, змеюка, кабы не грех великий бабу в тягости убивать, своими руками бы тебя порешил!

      Непонимающая Дарья в ужасе смотрела на брата.

      – Да как же...

      – Ты Григория предала и мне обман учинила: рыдала-плакала, мол постылый сотник, а теперь вона что! Он тебя брюхатит, а ты