Подарок крестного. Марина Александрова

как поступать с орущими младенцами.

      – Успокойте ее, господин, – деловито сказала Анна, споро пеленая младенца.

      – Как? – воскликнул Василий. – Как успокаивают младенцев, он не знал.

      Анна взглянула на боярина, и ее разобрал смех. Василий крепко прижал ребенка к себе и уговаривал ее громким грозным голосом:

      – Не плачь! Говорю тебе, не плачь, глупая!

      На лице Василия застыла гримаса ужаса.

      – Чтобы дите успокоилось, его качать надобно! – подсказала Анна.

      Василий внял совету и начал раскачивать внучку, да так рьяно, что Анна испугалась, как бы у ребеночка голова не закружилась.

      Но Насте такой оборот событий пришелся явно по вкусу. Она затихла, а когда Василий осмелился посмотреть внучке в лицо, увидел, что она улыбается.

      – Ну вот, господин, я и управилась, давайте сюда дитятко! – сказала Анна, подходя к Василию.

      Тот еще какое-то время любовался на внучку, а потом нехотя отдал ребенка Анне.

      – Ты смотри-ка! Дитятко-то улыбается! – воскликнула кормилица. – Видать, по душе ей пришлась дедова забота!

      Василий смутился. Вместе с тем, его одолевала непонятная гордость. Ребенок, затихший на его руках, принес в душу успокоение и щемящую нежность в сердце. И растопило тепло этой нежности лед – решился боярин заговорить о своем страдании.

      – Аннушка, – хрипло сказал Василий. – Мне поговорить с тобою надобно.

      Кормилица мгновенно посерьезнела, подумав, что хозяин хочет ее за что-то выбранить. Никаких провинностей она за собой не помнила, но мало ли, что могло случиться! В боярском тереме она, простая мужичка, первое время не знала, как и шагу-то ступить, чтоб оплошности какой не сделать.

      – Что случилось, господин? – робко спросила Анна, видя, что Василий словно и не знает, что сказать. – Али провинилась чем? Али не угодила?

      – Нет, что ты? – взмахнул рукою Василий. – Все, что касаемо детей, исполняешь ты справно! Я о другом поговорить хотел…

      – Так что ж тогда, господин?

      Василий отер со лба выступивший пот и, как в омут кинулся:

      – Люба ты мне, Аннушка! Так в сердце запала, что и днем, и ночью о тебе лишь думаю! И не думал, что под старость лет такая напасть со мною приключиться, а вот поди ж ты – полюбил тебя, как юнец какой, и нету мне без тебя жизни!

      Аннушка от неожиданности да от страха онемела вовсе.

      – Ну что ж ты молчишь? – горько сказал Василий. – Коли не мил, так скажи, своевольничать не стану – не те уж мои годы…

      Василий перевел дух.

      – Ну не молчи, скажи хоть что-нибудь! Хоть разбрани!

      И вдруг Василий заплакал. Отродясь не помнил за собой такой слабости. Последний раз плакал еще мальчонкой, когда ногу об острый камень разбил – боль была нестерпимою. Отец-покойник выругал его тогда, сказал, что мужику плакать не должно. Все он должен терпеть – и боль великую и муки страшные, а слезы – удел бабий. С тех пор Василий ни единой слезинки не проронил. Даже когда дочь любимую в последний ее путь провожал и то не плакал, а тут на тебе!

      –