Книга живых. Александр Лапин

говорила одна, грузная, одетая во все черное.

      Вторая – молодайка, принаряженная, с веснушками на белом лице – вторила ей:

      – А каково его родителям сейчас? Вон они приехали из Ставрополя! На матери лица нет!

      – А мерзавец этот все еще в больнице лежит? Чтоб ему пусто было! – И, завидев проходящего рядом седо-белого Казакова, старшая обратилась к нему:

      – Благословите, батюшка!

      Отец Анатолий благословил, подставил руку для поцелуя, перекрестил и прошёл в храм.

      Пока он готовился к отпеванию, Прохор уже распоряжался в зале. Иеромонах отдавал ему должное: Зыков подготовил все самым лучшим образом, даже нашел трех женщин, которые знали церковное пение, так что получился маленький хор.

      Когда все было расположено и расставлено, внесли гроб. Народ начал медленно заполнять храм.

      Но Казаков пока не видел этого. Он был занят тем, что у себя в алтаре готовился к действу.

      Став на колени, положил земные поклоны. И начал молиться, просить у Бога сил и милости, для того чтобы провести этот важный ритуал, смысл которого прост и понятен: молитвой собравшихся перед гробом ходатайствовать перед Господом об отпущении грехов усопшему и вселении его в Небесные обители.

      Он понимал также, что отпевание важно не только для погибшего, но и для его родственников. В первую очередь – для отца и матери. Это действо содержит в себе наставления, помогающие им справиться с горем и исцелить душевные раны. Превратить скорбь, рыдания, плачь в священную прощальную песню.

      В это время Прохор выстроил, разместил входящих вокруг гроба. Раздал им свечки.

      – Зажгите вон там. Вот вам бумажки! Наденьте на свечки, чтобы на руки вам воск не капал…

      Со стен строго глядели на молодого покойника лики святых, ангелов и самого Христа.

      Иеромонах был готов. И, как артист, вышел через открытые Царские врата. Вышел и увидел лица. Разные. Знакомые и незнакомые. Горестные. Любопытствующие. Нахмуренные. И… счастливую рожу Прохора, который чувствовал себя как рыба в воде.

      Храм был наполнен запахом горящих свечей. В нем стояло даже какое-то сизоватое марево. Оно колебалось в воздухе.

      – Благословен Бог наш ныне и присно и во веки веков! – громко и отчетливо, как когда-то подавал команды в бою, сказал свою первую фразу Казаков.

      И затем воскликнул:

      – Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!

      И только его голос чуть затих под сводами храма, как певчие подхватили, зачастили, зачастили – так быстро, что в напеве слышались только отдельные слова: «Архангелы, Божья Матерь, Христос, Воскреснут первые…» А потом: «Господи помилуй! Господи помилуй! Господи помилуй! Раба божьего…»

      Отпевание покатилось по привычным, давно знакомым рельсам. Это венчал он Романа и Дарью в первый раз, а уж отправлял в последний путь великое множество народа.

      Казаков взял кадило, предусмотрительно разожженное Прохором, и начал кадить вокруг покойника. При этом, вглядываясь в лицо погибшего, он думал: «Интересно, как меняется выражение.