Кровь пьют руками. Генри Лайон Олди

И что после них бывает – тоже. В последний раз – два года назад, после терракта в Изыльментьевске. До этого – в Нагорной республике. Еще раньше – в Чечне и Дагестане.

      – Есть еще два указа, – негромко добавил Лычаков. – Они не будут опубликованы даже после подписания. В одном из них – решение о депортации, то есть, конечно, о временном переселении в безопасные для жизни районы населения города и области. Только нашего города! Понимаете?

      – Прокурор знает? – спросила я, уже догадываясь об ответе.

      Лычаков кивнул, явно довольный эффектом.

      – Конечно, знает! Ему ведь и предстоит, так сказать, организовывать наше переселение. Теперь вы понимаете, Эра Игнатьевна?

      Интересно, что я должна понять? Почему спешат мои боссы? Почему предостерегает Пятый? Но заместитель мэра явно имеет в виду другое.

      – Ситуация висит на волоске, Эра Игнатьевна! В столице далеко не все хотят крови. А ведь без крови такое не совершить! Тем более, есть у нас горячие головы…

      Начальство нахмурилось, покачало головой и перешло на доверительный шепот:

      – План Покров – может, слыхали? Кое-кто желает оказать вооруженное сопротивление! Армии! Представляете, что начнется?

      Вот оно! Кое-кто готовит план, а кое-кто другой этого весьма опасается.

      – Наши враги ждут предлога – любого, даже самого крохотного! Кентавры, например…

      Да, например, кенты. Так сказать, этническое меньшинство. То-то в последнее время с ними одни заботы! Не иначе в спину подталкивают! Но… Что же это будет?

      – Надеюсь, Эра Игнатьевна, вы не сторонник подобных… методов?

      Слово методов было прекрасно проинтонировано.

      – Сейчас от всех силовых структур и, в первую очередь, от вас, Прокуратуры-Государева Ока, зависит все!

      Голос звенел сталью.

      Я невольно подалась вперед. Зависит? Интересно, при чем тут прокра?

      – И от вас лично, Эра Игнатьевна! От вас лично! Мы очень на вас надеемся!

      Сталь сменилась бархатом. В глазах, покрытых паутинкой красных жилочек (пьет, Цицерон наш, ох, пьет!), светилось доверие.

      – Им нельзя дать предлога! Никакого! Поэтому дело Трищенко надо закрыть! Завтра же!

      Бац! Трам-пам-пам, приплыли! А я-то думала: к чему все это?

      – Мы несколько раз официально сообщали, что железнодорожники практически обезврежены – благодаря нашим славным карательным органам и, конечно, прокуратуре. После смерти Капустняка, то есть, простите, Панченко, они уже не опасны. И тут вы! Да вы понимаете, что один слух о Капустняке может заставить кое-кого решиться!

      …Раз-два-три-четыре-пять, Капустняк шел погулять. Тут танкетка выбегает, прямо в лоб ему стреляет…

      – Простите, Валерий Федорович, но разве арест Капустняка (если он, конечно, жив!) не будет свидетельством нашей силы?

      Спорить не следовало – особенно в таком кабинете, но такая уж я безнадежная дура. Ответом был снисходительный взгляд – и тяжелый вздох. Вздох истинного государственного мужа, вынужденного объяснять недоучке азы высокой политики.

      –